АЛЕКСАНДР КРАМ
Aleksandr Krum

ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: береза, волос барабашки, 10 дюймов, гибкая.
Средство передвижения: винтажный спорткар, реплика 1935 Mercedes-Benz 500K с механической начинкой.
Домашние животные: кот Адольф.
ИСТОРИЯ
Дочь: Чон-Са Джоанна Крам (РВ), 4 года. Для своих просто Джонни. ДР: 09.09.2023.
Родители: Виктор Крам (PB) — отец, тренер Паддлмир Юнайтед, 51 год.
Жанна Рублёва (PB) — мать, певица, писательница, дива, меценат, 47 лет.
Братья/сёстры: Вероника Крам (PB) — сестра-близнец, 23 года.
Катарина Крам (PB) — сводная сестра от второго брака, выпускница Слизерина, 18 лет.
Никола Крам (PB) — сводный младший брат от третьего брака, 5 лет.
ПО МАТЕРИНСКОЙ ЛИНИИ:
Юлий Рублёв (HB) — дядя, владелец крупнейшего развлекательного заведения для магов в Москве, 44 года.
Ипполит Рублёв (PB) — дед, разводчик магических пород декоративных собак, организатор выставок и конкурсов для магических животных высокого класса, 73 года.
Юнона Рублёва (HB, в девичестве Пожарская) — бабушка, некогда политик и общественный деятель, скончалась от драконьей оспы в 2015 году.
ПО ОТЦОВСКОЙ ЛИНИИ:
Клементина Крам (HB, в девичестве Фанкорт) — бабушка, главный редактор «Ведьмополитан UK», 74 года.
Филипп Крам (PB) — дедушка, аврор болгарского ММ, на пенсии, сын убитого Гриндевальдом мистера Крама, 78 лет.
Венета Крам (HB, в девичестве Димитрова) — вторая мачеха, художница-фрилансер, 28 лет.

I don't care if it hurts
I'll pay my weight in blood
To feel my nerves wake up
So love me now or let me go
Let me feel these high and lows
Before the doors to my heart close

Саше несколько дней отроду, и за окном их дома колокола сообщают о приходе 2004 года. Жанна смотрит на них с сестрой словно на новую безделушку, которую она купила, потому что сейчас так модно; или потому что подарил ухажёр. Только вот ухажёр - её муж, известный игрок в квиддич; безделушка - двое детей, которые наскучивают ей быстрее, чем игра в прилежную жену. Она отправляется праздновать Старый Новый Год, а дети смотрят на бабушку и дедушку все ещё мало что осознающими водянистыми глазами - ну привет на ближайшие несколько лет.

Ему четыре года, и мама извиняется. Он мало что тогда понимает ещё, но знает одно - матушка извиняется перед ними чаще, чем говорит, что любит. Отец молчит, он вообще часто молчит, и велит прислуге собрать их вещи. Саша смотрит на Нику - она с папой чаще умеет найти общий язык, но она просто машет головой и сурово смотрит на удаляющуюся мать. Саша хмурится. Он не хочет уезжать. Он только-только научился петь именно так, чтобы бабушка давала самые вкусные кексы. Он не будет плакать - Ника даст подзатыльник, да и упёртый он слишком, чтобы показывать папе свои эмоции. Ему тогда ещё невдомек, что четырёхлетки не должны такое понимать.
Британия ему нравится не сразу. Поначалу он куксится чисто из упрямства - тоже мне, протащили через океан, буду я ещё тут улыбаться! Да и погода тут так себе, куда там до московских зим - одна слякоть да туман.
Отец вдруг начинает улыбаться. Саша тогда не понимает таких резких перемен, хмурится - ты чего вообще? Ты ведь нас и знать не хотел, что изменилось? Он не может долго сопротивляться - в типичном духе детсадовца он прощает папу, со всем детским крамовским пафосом. Ника виновата - ее счастье для Саши всегда стояло приоритетом даже в таком возрасте, а она явно обожала ходить с отцом на тренировки и таскаться за ним на метле. Окей. Вероника довольна, а значит - можно простить. Можно.

Эшли улыбается ему из-под белой шляпки, и он сжимает в руках свою книгу. Доверять нельзя, гремит в голове, какая-то странная мудрость, доступная только пятилетке, которого бросила мать; они с Никой сразу дают понять, что нет - их так просто не взять. Эшли понимающе смеётся (дура она, дура!) и втирается в их доверие сладостями и книгами - и ладно, может быть все не так плохо. Может быть, стоит дать ей шанс. Они дают - и по сей день они не жалеют, потому что Эшли была единственным человеком, который действительно ощущался матерью. Он принимает ее, и прощает за то, в чем она была не виновата.
Компания шалопаев под общим именем Дурсли и Поттеры врываются в их жизнь примерно тогда же, и Саша отвлекается от моральной дилеммы всей его ясельной жизни тем, что пытается под их напором выжить. Они меняют его - и веселее жить становится, и слякоть уже не кажется такой унылой - она так круто разлетается по сторонам, когда несёшься по улице творить чушь - и летишь, словно на метле, ветер в ушах, смех на губах, какая-то палка зажата в мелкой ручке, и тебе хорошо.

Ему семь, и книги летают по всей библиотеке, да так, что Эшли смеётся звонко, ярко, и он помнит это всегда. Отец улыбается скрыто, гордо почёсывает усы, которые он тогда вдруг захотел отрастить, и кивает. Уходит. Уходит к мелкой Катарине, она ведь совсем ещё крохотная, и ей нужно то самое внимание, которого старшие дети никогда не получали. Ничего. Саша привык.

Ему девять, и он уже умеет играть на гитаре и знает четыре языка. Ему скучно. Он хочет вызов. Бегать по дворам и гонять кошек начинает надоедать. Он ждёт чего-то.

Ему одиннадцать, и никина рука мокрая от волнения. Он сжимает ее, словно в последний раз, ведь боится - они выглядят одинаково, но вдруг Шляпа поймёт, что внутри-то у них все разное?! Шляпа прошаривает, в принципе, не первый год одаряет деток перхотью, и отправляет их на Слизерин. Саша не мямля, ему не нужна сестра постоянно под боком, чтобы защищать и защищаться, но с ней спокойней. Когда знаешь, что после любого дерьма ты можешь приползти к человеку, который всегда поймёт что, как, почему, и зачем; и не станет осуждать; поругает, может, но поймёт. Поймёт.

Ему тринадцать, и школа - просто улёт. Он умный, но ленивый, и все равно умудряется быть среди лучших. Потому что косить нужно с умом, дети; всегда знать, откуда быстрее взять инфу для домашки (или кто без нытья даёт списать); с кем стоит общаться, а с кем - дружить. Ника остаётся непоколебимым присутствием его жизни, но их интересы начинают расходиться - Ника идёт в отрыв, пока Саша старается не вмешиваться, разве что иногда стоит на шухере.

Ему четырнадцать, и папа вспоминает своё любимое занятие - мотает вещи и валит домой. Саша пиздец как зол, только не за себя - за мелочь пузатую, Катарину, которая не просила этого дерьма, не просила рождаться в семье отморозка, который постоянно от чего-то бегает. Он ненавидит его в тот момент. Со всем подростковым крамовским пафосом.
Ему без трёх дней пятнадцать, и что-то, чего он ждал, случается. Падает на него с книгами и косяком, цитирует Кафку и снова валит куда-то в хогвартские коридоры. Саша любит обсессии - и находит новую, и ищет этого кудрявого по всей школе, а потом, как последний идиот, находит в собственной гостиной факультета, в три сорок утра; уставший взгляд и мокрые волосы.

- Почему я тебя раньше не замечал?
- А ты хоть что-то, кроме себя, когда-то замечал?
- Touchй.
- Не матерись.

Норман его бесит. До той степени, что без него становится тяжело передвигаться в жизни. Внезапно, спустя пятнадцать лет, советы Нормана становятся пиздец самыми важными, а руки - правильно-приятно холодными.

Ему пятнадцать, и они у матушки. На какой-то очередной вечеринке, опять играют роль маминого ожерелья, показывают, какие они красивые-умные-талантливые. Она не учится. Каждый раз они срывают вечер, и каждый раз она что-то им дарит, и каждый раз они принимают взятки, и каждый раз они снова как-то пакостят. Это уже система, и никто не меняет переменных - было бы скучно.
Дядя Юлий его понимает. Саша ещё сам не осознаёт, что именно, но дяденька даёт ему адрес и пропуск в какой-то магический клуб. Он говорит, что Саша все поймёт, и хоть поначалу находиться там без сестры странно, он таки понимает. Его ‘понимание’ зовут Андрей, он учится в Колдовстворце, играет в квиддич, и крадет сашино сердечко как во всех маггловских мемах. С Андреем приходит первая любовь и первое разбитое сердце. Он должен был знать, Саша потом думает - вот только легче от этого не становится. Ника его держит и шепчет, что все будет хорошо, что она с ним; что ничего не изменится (вот только изменилось).

Ему все ещё пятнадцать, но возвращение в школу ощущается словно прошло лет пять. Они с Никой валят на год по обмену, и он плохо помнит то время - знает только, что закалило. Они учатся шаманить и колдовать по-новому, и как-то ночью Вероника предлагает попробовать анимагию. Ему, если честно, плевать - он все еще пытается собрать куски своей души; и настолько тяжелая хрень, как обучение превращать себя в животное - помогает. Ника становится медведицей, и все, кроме Саши, удивлены. Никто не удивлен, когда он отращивает лопатые уши и усы. Барханный кот, или Felis margarita, или, как ржет Ника, кошак. Ему нравится. Это удобно и приятно, и всегда можно свернуться калачиком, когда кто-то сильно заебет. (Жизнь. Жизнь его заебывает. Он скучает по Норману, но слишком упертый, чтобы писать чаще, чем раз в месяц. У него под кроватью валяются сотни записок, так никогда и не отправленных. Может быть, когда-то он их ему покажет.)
Они возвращаются домой, и в первый же день он находит Нормана и обнимеат крепко так, чтобы, когда отпустит, Норман не стал спрашивать, почему. Норман не спрашивает. Понимает. Норман всегда-всегда понимает.

Он ждёт до шестнадцатого дня рождения, чтобы начать, как говорится, блядовать, потому что дядюшка не только ориентацию подсказал - ещё и урок сексуального воспитания провёл. (Не помогло с Андреем, конечно, но. Но.)
Норман. Его имя становится каким-то непримиримым камнем в огород сашиной незавимости. Они не спят друг с другом первый год дружбы, потому что у Саши все ещё есть границы - с Норманом круто болтать, ширяться и обниматься; а вот спать можно с другими - желающих хватает, со всех факультетов, курсов, и вне школы (однажды они даже как-то оказываются в постели с Уинстоном; но причин ни один из них до сих пор не помнит - точнее Уинстон никогда ему так и не рассказал; они вообще стараются об этом не говорить).

Ему семнадцать, только стукнуло, и Саша только-только вывалился из шкафа перед отцом на семейном ужине; папе это нахрен не улыбается, как и он сам никогда не хотел - он выходит из комнаты, и Саша психует и валит; и Ламбрехт держит его и не отталкивает, когда он лезет целоваться, размазывая слезы по лицу и ладоням. Спать с Норманом легко и правильно, и Крам не понимает почему, не задумывается - поймёт только когда будет слишком поздно.
Отец молчит, и Саша молчит в ответ. Он не любит теперь это имя - и каждый, кто его знает, начинает говорить Алекс не потому что удобно на британский манер, а потому что лучше не нарываться. Норман смеётся и лепечет «Саша-Саша-Саша», и ему это сходит с рук - потому что Норман.
Они с Никой все чаще зависают в Кабаньей голове и набираются репутации местных барыг. Барыжат только дорогой маминой хренью, владение которой половине их покупателей только и снилось. Учатся шулерству и шаманят уже не как в Африке. Копят. Потому что папенька всё так же молчит, новая его жена, старше близнецов всего на каких-то пару лет, улыбается стервозно с газетной фотографий, а мама все ещё играет в старлетку. Они копят.

Ему восемнадцать, и школа подходит к концу. Ника часто пропадает, но они давно уже отучились ходить рука об руку, и он ей доверяет. Она говорит, что влюбилась, а Алекс только фыркает, любви не существует, но молчит и улыбается. Вычисляет американца и находит Уинстона - договориться, на всякий случай; у Дурсля все же больше опыта заводить неугодных в темные углы. Норман все смотрит на него как-то странно, но Алекс эгоистично думает, что он волнуется. Все о нем волнуются, и это бесит. Он в порядке. Он всегда в порядке.

Он стоит посреди Лондона после выпуска, сжимая в руках бабло, которое они с Никой накопили на собственную квартиру, и хочет орать. Это был даже не удар поддых - она все равно что рёбра выдрала с корнем. Дура. Он тащит с собой Нормана, и они проебывают половину денег на наркоту и вечеринку для хейтеров квиддича.
Ирония - Андрей там появляется, улыбается ему и тащит в постель. Алекс идёт, лишь бы что-то кому-то доказать, только ему хуево становится ещё до того, как успевает раздеться. Нет. Не то. Что-то не то.
А потом его кроет. Он таки снимает какую-то конуру, снова тащит с собой Нормана - куда он без него - и они пьют и курят сутками, и он страдает, так по-крамовски страдает, выливает все говно на несчастного Ламбрехта, и всхлипывает ему в лицо. Он ведь такой весь, сука, бедный, никому нахуй не сдался, только тебе я, Реджи, нужен. Норман держит, склеивает трясущимися руками в пятнах от химикатов, которые он варит для них, и смотрит все так же.
Ему требуется полтора месяца, чтобы очнуться. Август в самом разгаре, Норман спит, уткнувшись в его голое бедро холодным носом, и Алекс смотрит на него - и понимает. Не хочет, но понимает. Потому что пока он трепался о том, что любви нет, и люди - корыстные мрази, растрёпанное его сердце потихоньку откалывало от себя по куску и раскладывало в душе Нормана. Блядь. What a goddamn bitch of an unsatisfactory situation.

Ему восемнадцать с половиной, когда он признает, что он трусливое чмо, и - валит. Собирает вещи, все забирает, даже разбросанные фотки, и берет первый же портал в Париж (спасибо Эшли за когда-то выученный язык). Снимает квартиру и отсыпается, а когда просыпается - осознаёт, как же все сложилось некрасиво. Он пишет Норману письмо - люблю тебя, прости. люблю тебя, ха, понял шутку? не шучу. только ты так мог, Реджи. не скажу, что заслуживаешь лучшего, хоть ты и заслуживаешь, но я не могу вернуться к тебе таким дерьмом. люблю. - и следующим же листом черкает бабуле пару строк. Она редактор Ведьмополитена, у неё есть связи, и она находит ему работу. К октябрю у него уже есть несколько работ в портфолио, и его мордашка украшает какой-то бренд каких-то духов.
Он пишет Норману, отчаянно надеясь, нет, зная, что рано или поздно получит ответ. Пока не получает. Заводит знакомых и друзей, крутится в лучших слоях общества, и ему хорошо. Душа все ещё тянется куда-то за океан, но ему хорошо. Лучше. Он ездит по миру и находит себя в Сеуле - там красиво, интересно, и работа ему нравится. Культура Кореи - в красоте, и у него этого хватает.
Ему девятнадцать, и её зовут Нин. Она из Таиланда, ее родители какие-то магические дипломаты, она рано стала независимой, и в Сеул ее тоже занес контракт. Им весело вместе - она говорит, что он необычный и учит его языку, который для неё сам - неродной; он учит её пить так, чтобы не было похмелья, и русским матам. Ей тоже девятнадцать, и она тоже хранит в рукаве радужный секрет. Открытый, конечно, секрет, потому что индустрия не позволяет кому-то иметь что-то своё.

- Мне парни вообще нравятся.
- Мне тоже.
- И девушки тоже.
- А вот мне не очень.

Идея звучит смешно, потому что на дворе Новый год, а они - одни в квартире и пьют уже третий день. Нин наутро говорит, что было странно; он говорит, что он точно гей. Он хочет написать Норману, чтобы посмеялся, но передумывает.
Работа разлучает их на несколько месяцев, а в апреле она появляется у него на пороге, яростный взгляд и сжатые кулачки.

Нин девятнадцать, и она на четвёртом месяце. Алекс не может дышать. Она не хочет делать аборт, но она не готова. Как будто он, блядь, готов, и он не может дышать.
Они говорят долго, и он держит её руку, и боится смотреть на живот. Он думает об отце. Вспоминает своё детство, и клянётся тогда себе, что никогда его ребёнок не будет в четыре года знать, что это нормально, когда мама извиняется, а папа не улыбается. Он принимает тогда решение, со всем взрослым крамовским пафосом.
Он просит Нин дать ему два месяца. Собраться с собой, подышать, пока он ещё может. Она не верит, что он вернётся, но не потому что не доверяет - а потому что всего боится.
Алекс оставляет ей ключи от своей квартиры, и летит обратно в Париж. Там его старый спорткар, собранный ещё когда он только приехал, с какими-то хипстерами-полукровками; он заправляет бак и едет в Москву.

(Где-то по дороге он на заправке находит Уинстона.
- Ты как здесь?
- По работе. Ты?
- Ребёнка жду, прикинь? Вот решил подготовиться морально.
- М-м. Ну будешь в Лондоне - заходи.
Они смотрят друг другу в глаза и не говорят о Веронике.
Уинстон, кстати, оказывается, оборотень. Алекс шутит про царапины на спине на том далёком шестом курсе и хлопает его по плечу. Все будет хорошо.)

Маменька выглядит все так же красиво, только глаза другие - она, кажется, наконец поняла. Он плачет при ней тогда впервые, и она ведёт себя как мать тоже впервые. Говорит, что все будет хорошо; она поможет; в этот раз, правда, поможет. Он даёт ей второй шанс - не быть матерью, так хотя бы бабушкой. Она кивает и плачет. Она наконец выросла. Жаль, что на девятнадцать лет позже, но все же. Все же.
Нин удивлена, когда он возвращается. Пузо уже больше, и он наконец на него смотрит. Она обещает полную опеку, только лишь бы позволил иногда видеться. Он кивает и заставляет ее поклясться, что она не пожалеет. Он знает, что когда-то она все же пожалеет; но пока ему этого достаточно.

Алексу двадцать, и у него на руках двухмесячное чудо. Она красивая до невыносимого, и похожа на Нику - это больно, потому что они, черт побери, близнецы, а похожа - на Нику. От сестры все ещё ни слуху ни духу, и ему больно. Но он в порядке.
Эшли пишет ему первая, прознала от Катарины, и поздравляет, и говорит, что верит в него, и просит назвать ребёнка как-то просто, но красиво. Они с Нин сходятся посередине - накладывают вето на грубые славянские имена и непроизносимые тайские; и записывают ее как маленького ангела - Чон-Са Джоанна Крам. Он предлагает Нин добавить и ее фамилию, но она смеётся сквозь слезы и шутит, что они и так над ребёнком поиздевались.
Нин уезжает в Милан в апреле, долго-долго прощаясь с Чонсой; после этого, Алекс получает от неё регулярные письма и звонки; и видит ее раз в несколько месяцев. Она счастлива. Ей тяжело поначалу, но она счастлива.
Алекс ударяется в музыку, потому что на съемки постоянно теперь не получается - разве что раз в пару месяцев матушка залетит на каминный огонёк, а он заработает им на жизнь на ближайшие несколько недель. Музыка идёт хорошо, и ему правда нравится. Вдохновения ему хватает, и Нин говорит однажды, когда ночью на полчаса залетает увидеть дочь, что ему грозит успех. Она права. Первая пластинка расходится быстро и успешно, и все просят концерты. Алексу приятно, но он сидит дома - никаких туров, когда Чонса кричит громче его фанатов. Нет. С ней ему лучше. Ее первое слово - Боуи, она лепечет его после часов активной работы над тем, чтобы обслюнявить его пластинку. Алекс плачет, как идиот.

Ему двадцать один, и в Лондоне холодно даже в мае. Чонсе полтора года, и он наконец решился вернуться домой. Потому что, окей, ему тяжело. Тяжело и одиноко. Норман все ещё не отвечает на письма - сучара всегда умел дуться. Алекс скучает так, что рёбра давит. Те самые, которые сестра когда-то переломила.
Он решает делать все потихоньку. Покупает квартиру в магическом районе Лондона, со студией и слишком большим количеством комнат. Ему даже смешно, как за два года все изменилось - когда-то он боялся остаться на улице, а теперь. Теперь.
Уинстон появляется как-то слишком внезапно. Просто как-то приходит, помнишь, говорил тебе заходить, как вернёшься? ха, смотри как я все обернул, и влюбляется в Чонсу. Видимо, взаимно, если ее тянущиеся ручки и довольный визг при виде лохматой рожи о чём-то говорит. Они вспоминают былое и снова становятся друзьями. В последний раз, как они виделись, если не считать их встречу в Европе, Алекс стал свидетелем распада великого атома Брэйди-Дурсль, но вот, оказывается, они спались обратно, и Гилрой становится все таким же постоянством сашиного дивана. Он не против - пока Уинстон нянчится с ребёнком, довольный по своим непонятным причинам, они с Брэйди пытаются вспомнить, что они все ещё молоды. Получается хреново, и чаще всего их вылазки заканчиваются спустя два часа, когда Крам возвращается домой потискать дочь; но они пытаются.
Он все ещё, как это ни-нестранно, влюблён в Нормана. Тот теперь большая шишка, тусит где-то в маггловском Лондоне; и Алексу надоело писать в никуда. Он едет к нему - и подло берет с собой Чонсу. Она все так же похожа на Нику, но начинает приобретать его черты.
Ламбрехт психует, как последний идиот, а Алекс стоит, покачивая ребёнка, и ждёт. Ждал годы, и ещё подождёт.

- Убирайся, Саш.
- Я тебя все ещё люблю; кстати.
- Ну охуеть теперь.
- У тебя крестница родилась.
- Я не просил.
- Я тоже. Но давай не будем выебываться, Реджи.

Он оставляет адрес на столе, и Норман появляется спустя два дня. Зло так смотрит, и тянет руки к Чонсе. Алекс улыбается и кивает.
Норман его, как они любили раньше выражаться, морозит. Алексу и не нужно от него ничего - он помнит свою клятву, и никогда не сделает ничего, что испортило бы его ребёнку жизнь. Нин как-то приезжает ночью, она всегда приезжает ночью, и говорит, что он идиот. Она знает про Нормана все; знает и говорит Краму, что дурак. Но долго не упирается - она думает, что она не понимает ничего в отцовстве. Алекс смотрит на неё и думает, что она понимает больше, чем он, но тоже молчит.

Ему через неделю двадцать два, и собака тащит в дом приблуду. Уинстон обижается на то, что его назвали собакой, а Вероника виновато тупит взгляд и извиняется. У них никогда это нормально не получалось, потому что они никогда друг перед другом не извинялись за что-то настолько странное. Она смотрит на двухлетнюю Чонсу в его руках и Алекс видит, что она понимает.
Он ее прощает, конечно же, потому что прошло время, и он давно прошарил, что лучше прощать, а что - никогда не забывать. Ника улыбается и пахнет все так же, и вместе с ней возвращается часть его счастья. Она слышит имя Чонсы, и сначала умиляется его значению, а потом авторитетно заявляет, что без бутылки водки произносить такое тяжело - Алекс даже почти не обижается. Ника тянет к ней руки и шепчет: «Ангел Джоанна. Да ты же Джонни», и с тех пор так они ее и зовут. Вместе с Никой как-то фоново появляется Джеймс. Крам ему рад - он вообще рад тому, что он больше не один; и Поттер всегда может помочь советом или скорчить рожу для Джонни.

Ему двадцать три, ребёнок реактивит по квартире - черт его знает, кто за кем - она за Дурслем, или наоборот, и он выпускает второй альбом. Его начинают узнавать все чаще, и он не то чтобы не доволен - он волнуется. Он привык к тому, что его и о нем знают, и рано или поздно Джонни тоже попадёт под свет известности - но он хочет оттянуть это как можно дальше. Ей уже три, и она кажется ему такой большой, что страшно. Но он в порядке. А вот страна - нет. Он знает, что происходит, срывается на крик, когда узнает, что Гермиона больше не министр - он ее знает как школьную любовь отца и просто потрясающую женщину, которая в детстве у него вызывала восхищение и, возможно, небольшой даже краш, и он отвлекается все чаще на создание музыки, когда Ника долго не выходит на связь. Он хочет, чтобы все, суки, жили мирно, чтобы его дочь не знала войны и потерь. Он не суётся в политику - делать там нечего; но он за Нику - там уже её дело.

Виктор объявляется с Николой наперевес, и пока они с Джонни подозрительно изучают друг друга в гостиной, а Дурсль уныло пыхтит на балконе, они разговаривают впервые за шесть лет.

- Ты теперь отец.
- Мгм. Справляюсь лучше тебя.
- Я не сомневаюсь.
- ...
- Я серьёзно, Александр. Я во многом перед тобой виноват, и не прошу простить за все сразу; хотя бы начать.
- Дочь не значит, что я вдруг перестал быть геем, отец.
- Я знаю. И я никогда не винил тебя за это. Ты мой сын, и я всегда знал - и принимал тебя, хоть и тяжело получалось выражать.
- Тогда к чему была та ссора? И молчание?
- Я надеюсь, что ты никогда не переживешь на себе то, что я тогда увидел на твоём лице, лице своего ребёнка - ты был уверен, что я тебя не пойму, что я тебя возненавижу. Ты даже не дал мне шанса.
- Ты его тогда не заслужил.
- Я знаю.

Он даёт ему шанс. Спустя двадцать два с половиной года, он учится ему верить. Они не то чтобы мирятся - но видятся регулярно, и на лице Виктора видны те редкие улыбки, которые Алекс так плохо помнит - и Джонни тащится от него, и смеётся так громко, что Алекс готов забыть многое, лишь бы она не переставала быть счастливой. Никола ей, правда, не по духу, но это ничего - у них есть время.

Джонни скоро четыре. Её воспитывает настолько разношёрстая компания, что он не удивится, если из неё вырастет актриса. Она счастлива - он так, блять, надеется, что она действительно счастлива. Он смотрит на них - Веронику, Дурсля, Брэйди, Поттера, и Нормана (его, черт побери, Нормана). Он готов позволить себе думать, что он не проебался. Что он готов наконец взять Ламбрехта за шкирку, и поговорить уже, черт побери, о них. Он готов бороться, потому что вызов, которого он так ждал, событие, которое нужно ему было, чтобы развеять скуку - вот оно. Бери и решай, Крам.

Алексу почти двадцать четыре, и он? Понимает.

СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
Знание языков: русский, болгарский, английский, французский; беглый корейский, даже знает пару матов на тайском.
Играет на гитаре и фортепиано, вокальный исполнитель, писатель.
Хорошо готовит и забивает косяки, меняет пеленки и готовит детскую смесь на пятерочку; мастер эвфемизмов, потому что при ребёнке нельзя материться.
Анимаг - барханный кот.
Хорош в зельеварении и чарах, любит астрономию.
С появлением Джонни отточил навыки дипломатии и компромиссов - на встречу с маггловским правительством его, конечно, не отправишь, но вот убедить детсадовца не разрисовывать обои и кушать витаминки - хоть сейчас.
Мастерство покер-фейса и ловких рук. Натренировал в школе вместе с сестрой.
Устойчив к перепадам температур и, в принципе, любым погодным условиям - в своё время научился стоять в красивой позе для снимка даже когда сосками можно было резать стекло.
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
Алекс не то чтобы эгоист, но его приоритет - это Джонни. Он хочет мира, и видит этот мир в дружбе между магглами и магами. Поддерживает Нику во всех ее начинаниях.
ИГРОВЫЕ АМБИЦИИ
Ой, пацаны, у меня уже планов хватает (половина из них - вы хд).

​
​

Отредактировано Aleksandr Krum (2018-10-04 19:41:50)