Рабастан «Робби» Олдридж
Rabastan «Robby» Aldridge
| ВОЗРАСТ: 24, 27.01.2003 |
ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: древесина ивы, перо феникса, 12,5 дюймов, умеренная гибкость.
Артефакты: я всегда с собой беру – колдокамеру.
Домашние животные: кот два кота, шотландский вислоухий, по кличке Адольф.
ИСТОРИЯ
Родители: Emilia Aldridge | Эмилия Олдридж – мать, находится в коме; Robbie Aldridge – Робби Олдридж, мёртв.
Братья/сёстры: Walter Aldridge | Уолтер Олдридж – старший брат.
Кому-то суждено родиться счастливым, а кто-то уже рождается там, где счастье плодится и размножается. Семья Олдриджей – именно такое место. Мама, папа и самый лучший в мире старший брат. Рабастан Олдридж был в своей семье желанным ребёнком и не менее желанным младшим братом. Его жизнь была сказкой во всех смыслах – он ведь даже родился волшебником, и, как и большинство детей, обладающих магическими способностями, получил долгожданное письмо из школы чародейства и волшебства. Родители были несказанно горды своими детьми – в равной степени восхищались обоими и верили, что им уготована прекрасная жизнь в волшебном мире. Но восхищенные вздохи и разбегающиеся по всем витринам глаза – это уже детская и наивная прерогатива не родителей, а Рабастана. Раньше ему доводилось только с упоением слушать и внимать рассказам Уолтера, на протяжении четырёх лет он мог лишь представлять, каково это – стать одним из них.
И вот он уже стоит на платформе девять и три четверти, а через несколько часов с нескрываемым любопытством осматривает стены до нереального больших размеров замка. Навстречу к шляпе он единственный из всех несётся со скоростью рекордсмена, чтобы стать на ещё один шаг ближе к жёлто-чёрным барсукам. «Гриффиндор», – с твёрдой уверенностью произносит шляпа на весь зал, и мир Рабастана немного трескается, впервые в его жизни что-то пошло не так. Решение – наверняка безошибочное – оставалось только принять со всем возможным смирением и отправиться за стол под алым флагом, чтобы уже на следующий день завести парочку новых знакомств и дать в ответ нюхнуть пороху задирам с соседних факультетов.
Вы знаете, в общем-то, Робби прекрасный человек. Честнейшей души, добрый, отзывчивый, дружелюбный – проще говоря, отличный и послушный парень. Среди окружающих он всегда являл в себе образ «гудгайского гудгая» – прилежный и целеустремлённый ученик, которого всегда ставили в пример другим, восхищаясь, мол, что он всем – абсолютно всем, и даже внешне – пошёл в своего не менее неуловимо расчудесного старшего брата.
К сожалению или к счастью – он ещё не определился сам, – компания близких друзей служила катализатором всего этого напускного и ошибочного мнения о младшем сыне Олджриджей, раскрывая весь его бомбезный потенциал. Парень не переставал быть хорошим в прямом понимании этого слова, но вот прилежным он только казался. Как это юное дарование умудрилось затесаться в ряды двух беспечных однокурсников на факультете, в большинстве своём плюющих на учёбу и школьные порядки, никогда не было для него загадкой: они – его первые друзья, с ними он совершил свой первый в жизни пранк, с ними делил не только место на ало-золотом факультете – у них даже спальня была одна. Да и так ли важно, насколько эти двое – долбоёбы, если поддерживают там, где другие просто покрутят у виска.
В конце концов, Уйэд и Брэйди для него – это те, кто выслушивали все его глупые шутки, согласно кивали, когда он вновь серьёзно заболевал, заболевал очередным симпатичным парнишкой на пару курсов старше него, да ещё и «зелёным», прикрывали и в обязательном порядке приносили из столовки перекусить, пытаясь с пониманием отнестись к его завихронам в правом полушарии мозга, пока он снова в лёжке от беспамятной любви страдал похлеще, чем Ромео по Джульетте, и говорили, что он – тронулся умом, а если кто-то делал это кроме них, по-гриффиндорски выясняли отношения с наехавшим, плюя на остальные частности. В принципе, позиций он тоже не сдавал, потому что делал для них почти что то же самое и являлся прекрасным торможением двух реактивов, если видел, что дело пахнет жареным и пора сдавать назад или осторожно вправить мозги им обоим.
На удивление, у него получалось. Не во всех тех случаях, когда он сам с азартом принимал участие в очередном пари, но получалось. Ему бы только хоть немного самообладания иметь, чтоб случайно не оказаться в одной койке с Брэйди. Споткнулся, упал, очнулся... Whut? Но школа – это всегда получение каких-то знаний и даже навыков, пусть даже впоследствии таких сомнительных, неловких для обоих, о которых принято молчать. И они молчали. День месяц, весь следующий год, и до сих пор – они молчат.
Его увлечения и интересы колдографией в какой-то момент перестали быть его личными, и хобби, которым он развлекал себя всю – почти – сознательную жизнь, теперь профессия. Сперва это – неплохая попытка заработать на личную жизнь (на грёбанное «сливочное пиво», если хотите), затем – неплохой способ снять комнату для проживания где-то на окраине Лондона после завершения учёбы, чтобы не полагаться на оставленные для них с братом в наследство родителями галеоны на жизнь и пропитание.
Их смерть омрачила его настоящее и, казалось, ближайшее будущее. Он прекрасно запомнил тот день, когда впервые узнал о той кошмарной автокатастрофе, с летальным исходом для отца и комой для матери, это случилось шесть лет назад – запомнил, как руки предательски тряслись, мешая хотя бы частично рационально всё обдумать. Внутри бушевал ураган, творилось что-то едва поддающееся логическому объяснению. Страх, жуткий страх, сводящий с ума, сковывал сознание. Когда-то он даже представить не мог, что потеряет разом двух близких людей навсегда, что они исчезнут из его будущих воспоминаний. Новость о трагедии ударила по Рабастану мощнейшим разрядом молнии. Быстро и разрушающе до самых глубин его сознания. Жуткую боль, сравнимую с переломом всех костей разом, пробегающей по организму от одной только мысли, что самых дорогих людей больше не будет рядом, приносит и ложь. Уолтер, как ты мог? – пронеслось в голове, – ведь это случилось целых – целых – полгода назад. И человек, который первым в очереди должен был ему сообщить о смерти отца и тяжёлом состояния матери, умолчал об этом так, словно произошёл бытовой пустяк. Тот, кто должен был поддержать и помочь – солгал и предал.
Следом за трагедией, мир для Робби становился серым, пустым и бесцветным, как старый бумажный снимок, сделанный обычным маггловским фотоаппаратом. Снимок безжизненный и самый невзрачный, чёрно-белый. Снимок без семьи, потому что её больше нет, снимок без лучших друзей, от которых Рабастан отдалялся день ото дня, снимок – не колдография, напоминавшая ему о том, что когда-то жизнь у него была «здорового человека», а не «курильщика». Поэтому в колдографии он и спрятал весь свой остальной мир – ему не приходилось обращаться к своему прошлому напрямую, он прокладывал себе путь в будущее без триггерящих созанание факторов и жил только приятными воспоминаниями о старом, но при этом начиная новую жизнь. Без родителей он стал сиротой. Без них же общение с Уолтером стало слишком тяжёлым и через года уже каким-то призрачным и нереальным, как будто старшего брата в его жизни не было вовсе – с тех пор, как они перестали поддерживать связь, прошло уже шесть лет.
Колдокамера стала чем-то вроде разделителя, преградой между проблемами этого мира и жизнью самого Рабастана. Это помогало держать дистанцию от людей, дрязг общества и всего того дерьма, которым не следовало наполнять душу и сердце. Впрочем, жизнь научила Олдриджа тому, что солнце не является вечным источником света и тепла – встреча со старыми друзьями, спустя долгий год разлуки после выпуска из Хогвартса, явила ему ещё одну разрушительную тайну, которая никоем образом не укладывалась в мозгу. Уэйд – оборотень?
Уолтер снова об этом умолчал, а мог бы и сказать – не такая уж это и страшная для понимания информация; просто взять и произнести три слова или написать и отправить совиной почтой, если боишься встретить реакцию «воспринято в штыки» с глаза на глаз. Семья должна поддерживать, а не лгать – это же так просто, как дважды два; семья – это же единое целое, но их семья уже давно перестала осознавать себя таковой. Дисбаланс, несчастье, отсутствие уважения. Пытаясь проявить заботу о ближнем своём, старший брат наоборот подавил его и заставил сомневаться, насколько стоит или не стоит теперь ему доверять.
Но если протянуть руку родному брату для него задачей с тех пор оказывалось всегда непосильной, то Дэмиен – совсем другое дело. Счастье колдографа, как таковое, всегда напрямую зависит от количества клиентов и качества работ, и кое-кому удалось вложить свой немалый вклад в удачное продвижение Рабастана, его трудов и, в целом, всего необходимого для колдографа в массы – благо, Олдридж действительно любил своё занятие, даже спустя годы ни разу не пожалев, что оно стало приносить ему доход, необходимый для поддержания личной жизни, а не стало забытым увлечением.
Из низкооплачиваемого штатного колдографа «Ведьмополитен» он достиг таких высот, о которых никогда бы и подумать не смог, но без должного пиара у него бы вряд ли получилось продвинуться хотя бы на пару ступеней вперёд. И с какой бы настойчивостью Дэмиен не старался отрицать свои заслуги, именно он заслуживает большего, чем простой благодарности – да и в конце концов, они друг другу ныне тоже не чужие.
СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
Внимание и наблюдательность к мелочам – по долгу работы ему приходится учитывать невероятное количество нюансов: он никогда не играет в «лотерею», чтобы то и дело избавляться от забракованых заказчиками или критиками работ.
Не самый лучший лётчик на метле, но в силу настойчивости Уэйда – летать на метле умеет, и, в принципе, даже не хуже всех. Хотя в нынешних реалиях всё равно предпочитает аппарацию и порт-ключи.
Все говорят ему, что дело это, так сказать, бабское, но любит и даже удачно практикует рукоделие: не только веночек сплести может, но и сделать декоративный светильник к какой-нибудь всеобщей знаменательной дате или домик для своего кота не Дэмиана, так что нередко все странные украшения на праздники в гостиной алого факультета были и его заслугой.
За долгие шесть лет научился красиво и со знанием дела избегать встреч с родным братом или делать вид, что они не просто едва знакомы, а вовсе чужие люди – Уолтер, кажется, с этим даже смирился и перестал – кажется – предпринимать попытки наладить с Рабастаном контакт.
Профессиональный колдограф, таскающий у себя на шее колдоаппарат ещё со школьной скамьи, чтобы не упустить момент в который раз заснять целую кучу упоротых лиц лучших друзей, друзей, товарищей и даже просто знакомых. И хорошо, хорошо – не только целую кучу упоротых лиц лучших друзей, друзей, товарищей и даже просто знакомых, но и просто важные (и не особо) моменты.
Стандартный набор школьных заклинаний, в том числе защитных, но зато не очень хорош в зельях. Он, в принципе, не любит стоять у плиты и котлов.
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
Как полукровка, Рабастан не пытается противостоять слиянию двух миров, но и активно участвовать в акциях, выступающих «за», тоже не стремится. Ему проще оставаться за объективом колдокамеры и следить за происходящим со стороны — просто ими не интересоваться и не следить за новостями он не может, и дело даже не столько в «я хочу знать, что происходит во внешнем мире», сколько в привычке со своих первой официальной работы и кучи подработок быть в курсе всего.
ИГРОВЫЕ АМБИЦИИ
Куда нелёгкая занесёт – туда путь держать и будем.
СВЯЗЬ С ВАМИ: https://vk.com/vermeilashes | УЧАСТИЕ В СЮЖЕТЕ: пассивно-агрессивное |
(Он в клетке)
Его затолкали в клетку, как животное. Место, в котором едва ли хочется жить, что-то чувствовать и пытаться взаимодействовать даже с самим собой, не говоря уже про общение с человеком, взявшем на себя такой грех - грех сковать могильным холодом другого человека и поместить во мрак без единого намёка на спасение. Его кормили, но ел он выборочно и исключительно хлеб, со времнем даже свыкшись со словами религиозного фанатика о том, что ему нет необходимости утолять голод обычной пищей; у него было слишком много времени - двадцать семь лет, - чтобы насладиться сном, но он редко мог сомкнуть глаз. Да и какой может быть сон, когда с трудом удаётся понять: день сейчас или ночь, осень или зима, июнь или декабрь, девяносто первый год до сих пор за пределами цистерны, в которую тебя услужливо поместили, или уже давно наступил две тысячи восемнадцатый?
(Он Дьявол)
Дьявол - всего-лишь метафора, говорил Лейси, но в то же время утверждал, что Малыш - и есть Дьявол; утверждал, что это - не метафора. По крайней мере, не в случае с ним. Но впервые за три десятка лет нашёлся и тот, кому со всего персонала тюрьмы "Шоушенк" оказалось на него не плевать. Малыш пребывал в состоянии, сравнимом разве что с трансом - ноги тянут вниз, как якоря погружаются ко дну, и голова, словно с избытком наполненная хлопковой тканью, легче от свободы становится не сразу. Под присмотром тюремного персонала это и свободой назвать было сложно, и, по воле главы "Шоушенка" перемещаясь из одной камеры в другую или из одной камеры на в медицинский блок и обратно, он всё ещё чувствовал себя в заточении, в котором однозначно точно быть не должен.
Безымянный парнишка по-прежнему не помнил - кто он, что он, зачем он здесь, но чувствовал, что не спроста, чувствовал, что за ним по пятам широкими шагами ходит смерть. С ним разговаривают каждый раз, когда оказываются рядом, но он старается не разговаривать с ними, старается их избегать, как чумы - словно они и город приносят несчастья лично ему, а не он городу и этим людям.(Он всего-лишь ребенок)
Безымянного парнишку тут же прозвали Малышом - ничего общего с реальностью прозвище в себе нести не стало, но быстро в тюремном окружении прижилось и отчасти оправдывало полнейшее отсутствие желания общаться и вести социальную жизнь. Но люди не очень умны, особенно те, кто служит наполнением скандально известного места, название которому "Шоушенк", будь то кровожадный и жестокий убийца или обычный охранник.
Когда-то у меня наверняка было имя, - предполагал Малыш. Имя, которым он был отмечен при рождении, чтобы другие могли на него указать, чтобы могли его идентифицировать как личность. Там, под землёй, таким человеком мог стать Лейси, но для него безымянный парнишка не был существом, которое заслуживало имени. Неосознанно Малыш слушал мужчину, слышал его и теперь даже верил - ничто другое больше не имело значения, потому что люди вокруг него всё ещё умирали, как тот заключённый сгнил от рака целиком. И Малыш не знал
почему.
Он знал лишь, что здесь его быть не должно.
Он знал лишь, что смерть скоро сокамерника настигнет, потому что сам больше не хотел терпеть эту мерзость рядом с собой и не хотел делить с ним и без того не самое уютное пространство в Касл-Роке.
Он знал лишь, что Деннис за свои доброту и благородство заслуживает лучшей участи - не той, которой может наградить судьба остальных. Он опасался за жизнь Денниса, как всё это время до судебного слушания Деннис переживал за его благополучие.
Своему спасителю он обязательно намекнёт.
Впрочем, он в долгу не только перед ним.(Генри Мэттью Дивер)
- Когда они найдут тебя, - загнанный в клетку зверь внимательно прислушивается к звукам и тянется лицом к прутьям, - назови имя: Генри Мэттью Дивер.
Впервые он почти синхронно своим воспоминания произносит это имя в присутствии новой начальницы тюрьмы - миссис Уорден Портер. Второй раз оно слетает из его уст, когда он уже почти при полных правах оказывается на пути к долгожданной и столь желаемой свободе от стальных прутьев. Третий - вот прямо сейчас, находясь в машине Денниса Залевски, зачем-то выдвинувшего свою кандидатуру предоставить ему, практически незнакомому парнишке, временное жильё.
Малыш ничего не отвечает. Кажется, он даже не слушает, проявляя какую-то уж слишком подозрительную безучастливость к разговору. Он будто мертвец, присутствие которого в салоне автомобиля выдаёт только тяжёлое, беспокойное дыхание и с интересом осматривающий внешний мир взгляд. И этот взгляд больше не погружается во тьму, а губы сами шепчут: «Генри Мэттью Дивер». Однако наличие жены и её имя у него отложилось в голове. Он точно этого предугадать не мог, но думал о том, что скоро грядёт нечто глобальное. Он думал о том, что «Генри Мэттью Дивер» - оружие не только для того, что выбраться из заточения, но и для чего-то совершенно иного, мистического, непонятного для большинства живущих в городке людей.
Не стоит прикасаться ко мне, - мысленно констатирует бывший узник факт, принимая очередную помощь от Залевски. Тот услужливо открывает ему обе двери: одну, чтобы выпустить из машины, а следующую - для того, чтобы впустить к себе домой. Паренёк шагает через порог, двигаясь скованно и в силу своего большого роста случайно задевая затылком дверной проём. Совсем не больно, зато в глазах читается лёгкий испуг.
Остановившись рядом с лестницей на второй этаж, он вопросительно развернулся к хозяину дома. Куда идти можно, а куда лучше не совать свой нос - вот, что ему сейчас хочется узнать.
Отредактировано Rabastan Aldridge (2018-10-23 11:10:42)