Воскресенье обещает быть отличным. Кёрли в кой-то веки предстоит благословенно свободный от дел день; он бы, может, предпочел субботу, но в субботу была вечеринка у Донагана, сплавившего на неделе еле-еле совершеннолетнюю младшенькую в Хогвартс на последний год, и накидались они знатно, и воскресенье ничегонеделания после такого звучит еще заманчивее.
Начинается воскресенье тоже отлично. Ну хотя бы потому, что Кёрли просыпается раньше всех в своей постели и умудряется уйти незамеченным от двух девчонок даже на похмельную голову. Когда он аппарирует наконец домой и раскидывается на ковре в гостиной, над ним нависает беспокойная Тикки с порцией похмельного зелья.
Кёрли кое-как садится, выпивает залпом зелье — заботливо подогретое — и валится назад.
— У тебя же выходной?
— Тикки беспокоилась, — качает ушами эльфийка. — Тикки поменялась с Инки.
Тикки Кёрли в итоге тоже выгоняет. Сначала — за едой, сладким и бухлом, пока он сам смывает с себя остатки вечеринки и помаду из разнообразных мест в душе; потом — и просто отдыхать, пообещав заплатить в два раза больше обычного, если она оставит его наслаждаться днем в гордом одиночестве. Тикки исчезает с громким хлопком, снова развалившийся на ковре в одном полотенце Кёрли — включает телевизор. Он когда-то специально выбирал себе дом в элитном районе маггловского Лондона, чтобы работала эта их прикольная техника и можно было водить девочек с мальчиками, не боясь, что они увидят что-нибудь не то. Волшебных штук у него тут мало: два домовых эльфа, любимая гитара, которую он вечно таскает за собой, и зачарованный спорткар в гараже. Ну, и подключенный к каминной сети камин, конечно, но через него к Кёрли двести лет не вваливались. С эльфами дома интернет с телевидением, бывает, пошаливают.
Но сейчас эльфы отдыхают.
И Кёрли тоже.
Он успевает раскурить бонг и даже задремать в обнимку с китайским тейкаутом под бормотание очередного маггловского сериала, когда в дверь звонят. Кёрли не приходит в голову, что на улице не май месяц, а прийти может кто угодно, и лениво идет открывать прямо как есть. Желающих его побеспокоить он собирается громко послать всей силой своего шотландского акцента.
Но за дверью оказывается вполне себе желанный гость.
— Илиан! — Кёрли обнимает сына крепко, но коротко: полотенце норовит съехать с бедер вниз, приходится его ловить. — Заходи, мой мальчик. Ты вовремя.
Илиан — всегда вовремя, даже когда совсем нет.

При ближайшем рассмотрении Илиан, оказывается, выглядит так, будто провел ночь не хуже — а то и лучше. Надетая наоборот майка, встрепанные волосы, глаза по пять кнатов. Кёрли гордо и расслабленно улыбается, пока поправляет полотенце и идет следом в гостиную.
— Что, плохой трип?
Кёрли к китайскому тейкауту и бонгу еще Тикки притащила графин воды и несколько чистых стаканов. И ходить никуда не надо. Кёрли садится, как Илиан и предлагает, и разливает воду по стаканам. Он преисполняется отцовских чувств и гордости, когда протягивает питье Илиану. Он отличный папа! Заботится вот. И с карьерой сыну подскажет, и плечо подставит, воду подаст.
— Держи. У тебя майка задом наперед, кстати.
Он настолько собой доволен, что готов понаблюдать за Илианом, пока того не перестанет колбасит. И послушать со снисходительным видом истории про машину, конечно…
Стоп.
Кёрли моргает, много, раза так четыре подряд, пока до него медленно доходит.
— В смысле — на моей?
У него есть только Детка. Но его Детка — это его Детка, ее нельзя брать никому. Даже Илиану. Детка — его сокровище и любовь, он ее бережет сильнее, чем Тот-Кого-Нельзя-Называть берег хоркруксы.
Кёрли вскакивает и несется в гараж, забыв про воду, про трипующего Илиана, про отцовскую гордость и про полотенце, которое соскальзывает и сиротливо остается лежать на полу в гостиной. Все это ерунда. А вот Детка! Детка!..
Он умудряется не вписаться в косяк только чудом; дрожащими руками открывает дверь из дома.
Детка на месте. Детка даже выглядит в порядке в полумраке. Кёрли нашаривает на стене выключатель, пока пытается перевести дыхание и успокоить расшалившееся сердце. Оно колотится так, будто хочет сбежать.
В безжалостном электрическом свете на боку Детки видна страшная, ужасная, длинная и глубокая царапина. От фары и по всему крылу.
Кёрли падает на колени, держась за грудь слева, хватает ртом воздух.
— НЕЕЕТ!