Всё началось с одной жалобы, единственной за этот месяц, датированной первым маем. Еще три лежало в архивных делах за апрель. Камски не имел привычки считать собственные неудачи и промахи (не хватило бы пальцев на руках и ногах, а так же времени), но в этот раз дело обстояло серьезнее: превышение должностных обязанностей при допросе подозреваемого (которому все же удалось вырваться), а потом еще и незаконной обыск по поддельному ордеру (кто же виноват в том, что одна маленькая подпись ставиться дольше суток).

Прошлым вечером магическая Британия гуляла, сверкала и содрогалась от вспышек в чернеющем небе. Альфу это было непонятно: да, краткий курс истории из его прошлой студенческой жизни, множество часов промываний мозгов в МАКУСА о событиях, что развернулись на острове в самом конце еще того века… Но это все было не про него. Его история была далекой от всех воин, его Румыния никогда не была особо сочувствующей чужим горестям, он сам никогда не проникался этой историей про «избранного», что теперь восседал в одном из кресел должностных лиц. У него не было праздника вчера еще и по другой причине, по причине трупа, которого могло бы не быть. Как могло бы не быть жалоб в количестве четырех штук за эту весну. Как могло бы не быть слетающих показателей раскрываемости. Как могло бы не быть потерянного следа поставщиков, потому что последний живой свидетель и одновременно подозреваемый был вчера убит.

«Убит мной», - напомнил себе Камски, смотря стеклянным взглядом на лист пергамента перед собой.
Он уже несколько раз начинал служебную записку за это раннее утро. В голове крутились события последней ночи, но он так и не мог найти разумного объяснения тому, как он мог допустить столкновение головы проклятого Шона Мартинсона на чертовой метле с маггловским мостом.

Как он объяснит это отделу внутренних расследований? Служебная ситуация, разумеется, никто не застрахован от таких событий. Кроме того, Шон Мартинсон был сам виноват и чертовски пьян, но это не отменяет главного – Камски был неосторожен, он спугнул особо ценного свидетеля в одном из баров и именно по вине Альфреда началась бессмысленная погоня по Лондону, из-за чего обливиаторы уже десятый час заметают магические следы.   
Как объяснить начальнику то, что это все не «потому что так случилось»? Это не штатная ситуация. Дело в нем самом. В нем есть что-то нездоровое, что не дает нормально существовать всему живому. Это не аллегория, не желание оказаться особенным.
Дело даже не в проклятом кольце, которое он бы не смог снять со своего безымянного пальца, даже желая этого. Возможно, дело в том, что он сам мог придумать это проклятие. Сам мог наложить его на этот предмет, а потом сказать самому себе: «это твоя бывшая жена, она же тебя никогда не простит за смерть сына». Скорее всего, он просто ненавидел себя настолько, насколько было возможно, чтобы балансировать между состоянием живого трупа и социально полезного элемента.

«Прошу уволить по собственному желанию по причине профессиональной непригодности». Нет, слишком претенциозно. Теодард подумает, что это лишний повод. Попытка попросить помощи. Это унизительно, потому что помощь тут ни к чему. Теодард хороший мужик, но он не поймет.
Он не поймет, с какого ляха Камски решил, что он непригоден для службы. Он не поймет, почему череда неудач не является обычным делом, когда все шутки и все будни хит-визардов на протяжении всего года после прихода Камски складывались из его собственных агрессивных попыток высмеять непродуктивность отдела (в том числе, свою собственную). Это будет позерством для Фонтэйна. Он будет в бешенстве или даже в легком шоке от такой наглости.
«Ты многое на себя берешь, - скажет он. – Не тебе решать, когда тебе уходить со службы, завязывай со своим экзистенциональным кризисом»
Камски представил в голове, как вверх поскачет интонация Фонтэйна от праведного возмущения в голосе, а потом написал на свежем листе пергамента одно предложение: «Прошу уволить по собственному желанию». Он старательно заполнил шапку, поставил дату и подпись, воздержавшись от свойственной небрежности, даже отказавшись от излюбленного самопишущего пера. Оттягивал момент? Скорее всего.

«Это осознанный шаг или просто недостаток сна?»
Каждую весну после смерти Фрэдди все начиналось сначала: он бросал нелюбимых любовниц, сам же бросался в какой-то водоворот служебных передряг, употреблял повышенное количество зелья с высокой концентрацией экстракта хвойника (который сам бессовестно изымал у особо трусливых информаторов под страхом ареста), пытался справиться с мыслями, заполняющими голову как какая-то черная пелена. Ему иногда казалось, что он может визуализировать этот поток, он будто окутывал его с ног до головы темной дымкой не давал видеть ясно мир до тех пор, пока Камски не закидывался своими румынскими запасами.
Он знал – это временный уход от проблем, но хотя бы так мог брать себя в руки и выполнять необходимые функции на работе. Каждую весну, когда подходило пятое мая, он пытался не думать о том, что единственным виновным в смерти сына всегда был он сам.

«Уйти с работы и наконец-то закончить это все. Я тот еще выродок, чтобы что-то смыслить в правосудии. Если оно и есть, то я явно не должен был дожить до этого утра», - думал он, возвращаясь в абсолютно спокойное состояние после того, как опустошил маленькую колбочку с фиолетовой пахучей жидкостью.
Если соотношение один к одному не возьмет его в этот раз, то он уже не придумывает ничего лучшего, чем простая передозировка и преждевременный уход на потустороннюю хит-визардскую пенсию.
«Я буду пиздецки нудным призраком», - пришел к заключению Камски, постучавшись в дубовую тяжелую дверь кабинета с табличкой «Глава отдела хит-визардов».
- Сэр, можно? – он прочистил горло негромким кашлем и без особой церемонии скользнул в кабинет к Теодарду. – Мне нужно, чтобы вы подписали это.
Ему показалось в сумраке утра, что у начальника какой-то вымотанный вид. Скорее всего, его тоже уже успели опросить ребята из «внутренника» о событиях прошедшей ночи, а так же о всаднике без головы (эту шутку Камски услышал тогда, когда шел по коридору; она не показалась ему смешной лишь потому, что его сознание попыталось снова воспроизвести картинку сегодняшней бессмысленной погони).
Он подошел к столу Фонтэйна, стараясь не смотреть тому в глаза. В конце концов, британцы неплохо владели окклюменцией и кто знает, может Теодард умеет забираться в мозг не хуже, чем обливиаторы. Камски положил перед начальником тот самый пергамент, над которым корпел не меньше получаса, а теперь не был уверен в том, что это вообще выглядит серьезно. Причина должна быть объективная. Но разве мертвый свидетель – недостаточная причина? Разве четыре жалобы пишутся на самых лучших сотрудников? Разве он не достоин того, чтобы наконец-то закончить весь этот цирк и признаться и себе, и коллегам, и, в первую очередь, самому Фонтэйну, что ни черта из Альфреда Камски в этой жизни не вышло. Бывает со всеми. Вполне возможно, что Теодард вздохнет с облегчением и пожелает ему катиться по накатанной вниз по социальной лестнице с собственными воспоминаниями как в омут памяти. Может быть, и не сразу поставит подпись.
Угадать начальника Альф не мог до сих пор. Это его выводило из себя, но пока лишь чуть-чуть. Вполне возможно, за это Камски его и уважал в равной степени настолько же, насколько и ненавидел. Теодарду удавалось сохранять лицо даже тогда, когда его отдел был в полном дерьме. Камски же даже сейчас не мог найти в себе силы, чтобы признаться и не морщиться, сжимая от досады кулаки – да, он облажался; и да, он сдается, потому что так будет полезнее для общего дела.
В компанию к записке на стол Теодарда отправился и хит-визардский значок.
- Все необходимые бумаги и подписи на них для верхушки я подготовлю сам, сэр. Не хочу отнимать более ваше время. 
«Как сказал-то, твою мать, не хватает только добавить откуда цитатка, Камски. Это выглядит пиздецки жалко»