one for the road
Сообщений 1 страница 3 из 3
Поделиться22018-12-22 21:13:29
[indent] Опасное животное, которое следовало бы изолировать. Запереть в клетке с самыми прочными на свете прутьями, чтобы не смог сбежать. Выжечь на спине клеймо «не трожь, чтобы не покалечиться» раскаленным железом, наплевав на крики и мольбы. Абсолютное ничтожество, одна тысячная от простого понятия «человек». Где твои чертовы чувства? Где в тебе хоть что-то, что позволяло бы вычеркнуть твое имя из числа уродов, портящих жизнь другим? Губящих жизни.
[indent] Радуйся, Джулиан, тебе велено танцевать на чужих костях. Надень свой самый вычурный костюм и лакированные туфли, нацепи маску тщеславия на лицо, чтобы никто не смог прочитать в твоих глазах пугающую пустоту внутри твоей души, включи композицию в стиле рок-н-ролл и пляши до тех пор, пока тебя не начнет выворачивать.
[indent] Жалкое тело плетется в сторону бара, внутри - абсолютное ничто. Мысли бессвязные, запутанные, ни одной толковой. Вертятся чужие крики в голове, служащие очередным напоминанием, что в этой жизни все имеет свои последствия. Сам избрал такую тактику поведения, сам решил, что играть с чужими чувствами - нечто чрезвычайно увлекательное. Чесал языком, как черт, не замечая, как выкапываешь ямы не только для окружающих, но и для себя самого. Пожинай, сука, последствия.
[indent] Голос Эвис все еще не покидает, как бы далеко от Министерства ты ни ушел. За свою жизнь ловил на себе множество взглядов: брезгливых, восторженных, равнодушных, злых, но её взгляд, полный настоящей животной ненависти, отпечатался в сознании и маячил бликами перед глазами каждый раз, когда ты моргаешь.
[indent] «Джеймс мертв.»
[indent] Призрак прошлого, когда ты был на вершине Олимпа и знать не хотел о том, что твои поступки могут приносить боль другим людям.
[indent] Мертв.
[indent] Ты убийца, Джулиан.
[indent] Сыграй похоронный марш для своего беспечного прошлого, потому что в настоящем все, что у тебя осталось - сожаление и тоска. Жалкое существование в мире, где ты занял место жесточайшего в истории маньяка для одной конкретной семьи, которая потеряла своего члена из-за твоего эгоцентризма и жажды внимания. Упивался этим, высасывая все до последней капли. Убивал его медленно и кроваво, оставляя глубокие раны - такие, чтобы чувствовал боль, но не терял сознания, переживая ее вновь и вновь.
[indent] Любить тебя - опасно для жизни.
[indent] Для Джеймса ты был самым большим стимулом для существования. Терпел, как верный пес, все твои удары, возвращаясь вновь после зализывания ран с жалостливыми глазами, в которые ты смотрел и жаждал больше и больше эмоций, трепета, восхищения. Ручная зверушка, которой не требовался поводок - она сама прижималась к твоим ногам. Надевал шипованные перчатки и с упоением сжимал в руках его сердце и душу, скручивал с восторженным безумием, пытаясь отыскать в его взгляде ту самую грань, переступив которую он расколется на части. Тебе удалось его сломать. Ты был уверен, что несмотря на то, что он исчез, его любовь по-прежнему принадлежит тебе. А сегодня выяснилось, что она уже давно не принадлежит никому. Ни единой душе. Его сердце давно высохло под толстым слоем грунта на кладбище, единым лишь напоминанием о тебе остались глубокие порезы на его руках, на которых жизнь Джеймса и закончилась.
[indent] Смешиваешься с толпой, входящей в бар. Среди них ты - обычный молодой человек, не вызывающий внешне ни толики опасения, но знали бы все они, сколько яда в твоей душе. Ты отравляешь собой каждого, кто с тобой связывается, одним лишь прикосновением; оставляешь невидимые радиоактивные следы на коже, которые ничем не отмоешь: так, чтобы человек медленно разлагался.
[indent] Мечтаешь раствориться от обжигающего горло огневиски, или утопиться в бокале, однако все, что тебе даруется - легкая пелена на глаза, когда мир начинает казаться менее угловатым. Вливаешь в себя больше и больше, уже не чувствуя вкуса, не ощущая наслаждения от опьяненного сознания. Но вот за первым бокалом идет второй, третий, четвертый, и все то, что произошло в кабинете Эвис, уже приобретает совершенно иной окрас: ты чувствуешь ярость из-за того, что тебя сделали козлом отпущения. Тоненький голос в голове говорит, что ты никому ничего не должен. Ты не просил Джеймса накладывать на себя руки, ты не в ответе за то, что он с собой сделал. И ты так охотно идешь на этот зов, так просто в это веришь. Убеждаешь себя, что не виноват. Ни в чем не виноват. Только почему-то внутренности по-прежнему горят, словно в бокале был не огневиски, а кислота. Одной лишь мысли о том, что ты причастен к смерти человека лишь косвенно совершенно недостаточно для того, чтобы почувствовать себя лучше.
[indent] Глубокий вдох.
[indent] Выдох.
[indent] Невзначай замечаешь на одном из диванчиков у стены небрежно забытую гитару. Ноги плетутся туда сами, а ты подмечаешь, что музыка всегда была тем делом, которое помогает отвлечься. Пальцы пробегаются по струнам, ты абсолютно неосознанно берешь первый аккорд песни, которую написал Джеймс.
- Блять.
[indent] Не волнует нисколько, что ты в этом чертовом баре один на один с собственными воспоминаниями. Знакомые ноты задевают что-то внутри слишком болезненно, в тебе просыпается чертов нытик, что готов выть от тоски, по чему (или кому) конкретно - одному лишь Мерлину известно. Волнуют лишь аккорды и переборы, пальцам немного больно - давно не практиковался. Все еще дико скверно. Эффект опьянения рассасывается раньше, чем ты ожидаешь, намного раньше, чем ты успеваешь забыть о том, что за тварь ты на самом деле.
[indent] Будь ты совсем трезв, послал бы к чертовой матери парня, что подсел сбоку, внимательно наблюдая за твоей игрой на гитаре, однако сейчас способен лишь на ничего не отражающий взгляд исподлобья и громкий вздох.
- Чего тебе?
Поделиться32019-01-24 02:14:29
Кровь с прокушенных пальцев застывает рябиновой россыпью по сетке трещин на защитном стекле. Очередная модель яблока снова лагает от мелкой магии, а губы плющит от четвертой подряд ром-колы. Ты теперь пьешь на работе потому, что маггловским тебя сложно взять или потому, что ждешь что кто-нибудь застанет тебя таким и пожалеет? Ты ведь с бутылкой выглядишь значительно хуже, чем с серой картонной кожей и костями, лезущими наружу из истончавшейся плоти.
Мама говорит: "спать нужно больше, кушать надо больше", Стефф говорит: "загоняться надо меньше", но ты же большой мальчик, ты все знаешь сам. Ты заблевываешь шелковую рубашку и, споткнувшись о собственную ногу, сворачиваешься клубком у входной двери. Ты отчаянно пытаешься сторчаться до пены в горле, но отделываешься воспаленным взглядом наутро и фонтанирующим кровью носом. Ты сладким голоском заверяешь деловых партнеров в том, что все будет наилучшим образом, но они отчего-то сильно сомневаются, взглянув на твое рассыпающееся лицо.
Но Патриции не отстранить тебя от работы, но Стеффани не запихать в тебя живительный смузи, ты давишься сигаретой и сносишь со стола все чёртовы склянки из Мунго. Потому что ты блять в порядке. Просто нужно немного времени и немного лоботомии. Обливэйт и самый крепкий Манхэттен, пожалуйста.
Норман аппарирует рядом с метро, потому что ему поебать, зло и с едким привкусом желчи, но запах креозота и лязг гуталинновых шпал продолжают душить его и в окрестностях Лютного. Ему везде мерещится цивилизация с ее неоновыми билбордами, машинами и током. Его тянет обратно, в овечью шкуру, лишь бы прочь от всего, с чем легко ассоциируется Алекс. Он разбивает в кровь ладони о кирпичную кладку, как в 13 - о шероховатости на скамейках трибун, чтобы казаться опасным, только теперь в его глазах с лопнувшими капиллярами все больше осознанности. Теперь ему не нужен никакой кислотный ярлык, никакая табличка с предупреждениями о злой собаке или высоком напряжении, чтобы в какой-то момент обернуться и пырнуть незнакомца штыком. Просто он дошел до ручки; она поддалась - и вот он уже внутри. По колено в апельсиновом керосине, подносит к штанине зажженную спичку.
Лучше бы тебя не было.
Или может лучше бы не было меня?
Червонным распятием жжется в нем любовь ли, рдеет каменными углями прямо по кресту его грудной клетки. Это просто чувства, но их панихида все никак не закончится и потихоньку превращается в фестиваль. Он ненавидит до зубного скрежета, и собственная эмаль ощущается на языке как раскрошенная таблетка аспирина. Но никогда не угадывает, кого больше: себя или чертового Крама. Крама, с которого совершенно не сталось поюзать его как жилетку, игрушку в кровать или ночник, как спасательный круг, который вряд ли пригодится когда-нибудь, но пусть будет. Крама, в которого его угораздило еще в зеленые 15, и с которого ему так и не удалось слезть. Он оседает в венах золотой сурьмой, бьет наотмашь изнутри, как миокард. Крам навечно останется в нем, как болезнь или сдвиг по крыше, но никогда не зарубцуется. Норман отрывает от слипшейся кожи рубашку, и рана снова начинает кровоточить. Нужен шов, но он боится штопать.
Вдруг все уляжется само.
Виверна встречает полумраком и свищет табаком, потолок в облезающем белке глаза расплывается багровой кляксой, лишь колесо люстры со сморщенными огарками не дает ему отключится в этих потемках. Норман чувствует, как стреляет в коленной чашечке, и горько усмехается, то ли старость не радость, то ли боль начала смещаться с его экватора. Под ребрами тропическими ливнями стонет и переваливается с боку на бок тоска, на дне пустого стакана его встречает любимое лицо и он скалится ему в ответ. Жажда никак не уляжется, от перенапряжения черепушка плавится и искрит, как золотая каемочка в коробке микроволновки. Он пытается сглотнуть, пытается искусственно вызвать икоту, чтобы знать, что его вспоминают, но на другом конце линии - тишина с переменными помехами. Ядовитый туман поднимается от бедер к глотке, он щурится и встречает ярость как старого друга, с легким похлопыванием и крепким рукопожатием. Ему бы подраться да потрахаться, чтобы не горели перед глазами силуэты и буквы его татуировок, чтобы никакой молнии на предплечье, которая могла бы быть его заглавной N.
Я не прошу многого, просто начни любить меня заново. Как в детстве, когда после недельного карантина вам хватает пары секунд на сканирование друг друга, прежде чем взяться за руки и не отлипать до первого "тили-тили-тесто".
Ему хватает короткого кивка бармену, чтобы на стойке подле него оказалось четыре стопки "фурии". Огневиски, смородиновый сироп, лимон и царская водка. У него сосет под ложечкой, и обожженные гланды набухают в глотке гвоздиками-язвочками. Лучше никогда не вспоминать, чтобы не спиться, но кто-то уверенно мнет струны чем-то резким и жалобным. От сложной выпивки закладывает уши, и музыка вдалеке впивается в барабанные перепонки, словно процеженная сквозь рупор. Ему хочется вышвырнуть ее из себя, выбросить вместе со своим телом в пространство и остаться наедине с пустотой себя, но Дэни Зуко не отлипает от гитары, и его рот змеится какой-то лирикой спальных районов. Он вскакивает слишком резко, и градус выпитого ударяет по затылку обухом, шаг растягивается до двух, ноги сплетаются в жгут и тащат к балладе словно фигурку кикера - одним рывком. Он падает рядом словно загипнотизированный, но до кобры ему еще отращивать воротник, а до мамбы - запасаться ядом. Он чувствует боль, что осталась после К, каждым изломом тела, любовь ли взрывается соцветиями по внутренним органам, хризантемами и жимолостью сгибает прутики ребер.
Он чувствует себя таким переполненным, что кажется, будто желчь начнется выплескиваться наружу вместе с бутонами и саше. Он чувствует себя таким пьяным, когда поднимает голову, чтобы встретиться взглядами. И трезво отвечает:
- Ничего. Хорошо играешь музыку, после которой хуево. В хорошем смысле хуево.
Он медлит с минуту ради приличия, чтобы выиграть для себя хоть обрывок времени. Жалкие 60 секунд для короткого мгновенного стирания, для того, чтобы уничтожить последние улики принадлежности его кому-то.
Чтобы очередную ночь провести в роли чьего-то другого, одноразового другого.
- Может забухаем?
Отредактировано Norman Lambrecht (2019-01-24 02:19:53)