БЕРТРАМ СИМЕОН БЁРДЖЕСС
Bertram Simeon Burgess
ВОЗРАСТ: 33 года [06.09.94] |
ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: чёрное дерево, сердечная жила дракона, 12 дюймов
Средство передвижения: аппарация, летучий порох
ИСТОРИЯ
Родители: Симеон Бёрджесс — отец, оборотень;
Изабель Бёрджесс — мать, оборотень;
[indent] Чтобы жить, он должен умирать. Разбиваться в искристом море осколков под тяжестью сломанных костей и забытого очерствевшего сердца. К этому Бертрам за все ночи полной луны так и не привык, а ведь когда-то он даже пытался. Но каждое превращение раздавалось новой волной безысходности - все сильнее и сильней. И пусть оно сломает его, пусть уничтожит. В противном случае сущность Бёрджесса - это не более чем обход гребанной жизни.
Осталась ли в нем хоть капля чего-либо человеческого? И была ли она когда-то.
Он не выбирал, кем стать и никогда не просил об этом. Бертрам как тридцати трех летняя жертва древней традиции семьи оборотней: кровь к крови, плоть к плоти. Еще совсем юным он ненавидел это, но в один момент осознал: иначе уже не будет. И его попытки быть как все или быть другим или быть хоть кем-нибудь, слишком часто игнорировались обществом. Стремление занять свое место в социальной лестнице сменилось на жгучую боль, со временем проделавшую непоправимую дыру в характере. Холодный и расчетливый, упрямый до своих убеждений, Бёрджесс хлебнул системы сполна, и наверное поэтому теперь он доверяет лишь хаосу. Но даже если он станцует на пепелище собственной души, все равно не сможет забыть, как впервые ему пришлось столкнуться с нечеловеческой жесткостью, прораставшей и в нем самом в каком-то смысле. Детали не имеют значения, ведь многое стирается из памяти, но только не постоянный страх, преследовавший его в детстве. Страх длиною во всю жизнь под прикрытием злобы.
[indent] До восьми лет он уживался с родителями, на его глазах приходили и уходили все последствия превращений. Любовь матери и отца была разрушительной, как по отношению друг к другу, так и к сыну. Уже тогда фундамент, на котором должны строиться нормальные и здоровые отношения между людьми, был подорван и заложен неправильно. Его не учили сочувствию и пониманию, доверию и преданности. Все сводилось к отчуждению и борьбе за собственное "я". Сейчас Бертрам понимает, почему каждый из них, будучи единой семьей, был сам за себя. Голод есть голод, его нельзя разделить.
Бертрам был укушен самыми далекими и ненавистными ему людьми - разумеется родителями. По тем временам это было незаконно. Иногда ему кажется, что саднящие раны, давно забытые укусы, все еще раздаются фантомной болью. И такая не унимается ни на день, что он прожил и не на шаг, что он ступил. Ногтями впиваясь в подушку, утыкаясь носом, лишь бы не дышать отравленной жизнью. Заклейменный, сломленный и озлобленный за невозможность быть самим собой, за необратимые видоизменения, Бёрджесс мечтал отомстить, превращая желание в молитву. И обстоятельства, сыгравшие в его пользу, очередная выбоина политической системы сомкнулись наручниками на запястьях обоих. Два года Бертрам прожил отдельно от родителей у деда и два года он попеременно то желал им скорейшей смерти, то до отчаяния хотел их увидеть. Патологическая привязанность к тем, кому он совершенно не нужен.
[indent] Заключение отца и матери оказалось не более, чем фарс со стороны Визенгамота. Когда Берджессу исполнилось десять, он снова перебрался к ним, и надо сказать, долгое время держался в стороне. Постепенно отношения между ними выровнялись, хотя конечно ни о каком прощении не могло быть и речи. Магия в Берджессе проявилась по-разному и особенно сильно тогда, когда он злился или выказывал несогласие. Достаточно сильная энергетика окружала его еще в детстве, и кто знает, что бы было бы с ней, если не последующие семь лет в Хогвартсе.
Письмо о зачислении стало для него настоящим сюрпризом, новостью, переполняющей смирение. Он перестал мечтать об учебе с той минуты, когда пережил первое превращение, поэтому подолгу перечитывал строчку за строчкой, чтобы убедиться в правдивости написанных слов. Будь он сентиментальным, возможно даже и сохранил бы его, как что-то исключительное. Конечно радость, заполнившая его когда-то, уступила полной сосредоточенности и контролю над собой. По закону и новой программе он должен был каждое полнолуние мириться с аконитовым зельем и разумеется, никто не должен был об этом знать. Молчание было вместо друзей, а бессонные ночи тянулись вереницей друг за другом. Первые три года не выделялись чем-либо. Бертрам учился без особенностей, не высовывался на занятиях и не налаживал контакт с другими учениками. Его знали как вечно не выспавшегося, молчаливого ребенка, скупого на эмоции и какие-либо проявления чувств. Он не интересовался внеклассной деятельностью и не стремился быть узнаваемым, мальчишка прятался в толпе за лицами сокурсников, много проводил времени в одиночестве за книгой. В целом, ему было спокойнее чем дома, и его тишина скорее говорила о подобии счастья нежели несчастья.
[indent] Впервые Бертрам ощутил кровь на руках еще в возрасте четырнадцати лет. Примерно в тот промежуток времени он сполна осознал, что такое потеря. Когда все уехали на Рождество, чтобы повидать родных, он возвращался домой, чтобы хоронить деда. Единственного человека, которого он слушал, единственного, которого принимал и любил. Вторая причина ненавидеть родителей, ведь "почему он, а не они". Смерть близкого он переносил мучительно и болезненно. Отказывался от еды, плохо спал, срывался. В какой-то момент и вовсе перестал принимать зелье, в результате превращение было яростным и необузданным. Он не помнит себя и того, что могло случиться, но с утра, когда нашел руки и зубы в крови, долгое время пытался разобраться в произошедшем. Взрастил непосильное чувство вины и ненависти к самому себе. Его переполняла тревога и ощущение неминуемого конца.
Зверь, некогда сидевший внутри, вырвался наружу. Бертрам менялся на глазах и из тихого мальчишки превращался в неуправляемого подростка. Он влезал в драки с сокурсниками и с каждым ударом ощущал превосходство. Чтобы не контролировать себя, он контролировал других. Постепенно оброс компанией, потакавшей ему. Но ни с кем из них Бёрджесс так и не сблизился, никто не знал его самого на самом деле. Притворяясь уверенным в себе и достойным всего того, чего достойны обычные люди, он какое-то время производил впечатление даже на преподавателей и добивался поставленных целей. Пусть и не всегда усидчивостью и терпением, скорее своей прямотой и неудержимость. Ему с удивительной легкостью удавалось манипулировать людьми, делать так, чтобы они подстраивались под его планы. Отчаянное честолюбие, жажда внимания и неуемная амбициозность взрастили в нем мечту. К несчастью, погребенную заживо.
[indent] После выпуска на какое-то время Бертрам вернулся в родительский дом, что привело его к еще большей депрессии и замкнутости, захлестывающим волнам воспоминаний. Он был готов взяться за что угодно, лишь бы не стать такими, как они. И когда совершенно незнакомый человек предложил работу не самую "чистую", но зато хоть как-то оплачиваемую, он согласился. Сам того не зная, Бёрджесс по глупости связался с охотником на оборотней. Он довольно быстро попал за решетку с неизвестной локацией, хотя вряд ли его собирался искать хоть кто-то. Время, проведенное в заточении, словно стерто из памяти. В голове лишь остатки пережитого, окаймленных тусклым светом и бесконечными опытами над его телом, духом и сущностью.
Был ли он готов выбраться в самом начале или же специально выжидал время без явной борьбы. Проведя что-то около года взаперти, он все же вырвался с треском. Жестоко избил того человека до состояния полной отключки, считая каждую сломанную косточку. Месть еще никогда не была такой захватывающей и распирающей, словно сдавливающая опухоль. Она возродила его в совершенно новом свете, открыла то, что не следовало по всей видимости.
[indent] С куда большей осторожностью он замахнулся на должность в Министерстве. Собственно, все было при нем: и хорошие баллы, и какие-то рекомендации, и большое желание работать. Даже история про охотника на оборотней сделала свое дело. Получив этот пост, Бертрам почти поверил в себя и окружающих, он действительно чувствовал подобие свободы. Пусть должность была малооплачиваемая и по своей сути малоперспективная, но зато у него был шанс обрасти нужными связями и набраться опыта. Конечно, как бы он ни старался стать своим среди чужих, ничего не получалось. Ему часто не доверяли, перешептывались за спиной или же говорили как есть. Люди с опаской жали его руку, часто выдумывали то, чего даже близко не было. Он был постоянным объектом сплетен, что единожды польстило, а на сотый раз осточертело.
Бертрам никогда не верил в дружбу и окончательно разуверился в ней еще в прошлом. Среди коллег в отделе магического правопорядка единственным, кто действительно поддерживал его какое-то время, стала скромная девушка, всеми силами на словах защищающая права оборотней. Конечно в каком-то смысле она идеализировала его и наделила тем романтичным образом, который никак не вязался с Бёрджессом, может быть даже была влюблена. Так или иначе, он мог полагаться на нее в некоторых вопросах - так ему тогда казалось. Политические изменения не могли не коснуться его, и когда встал вопрос об увольнении по той причине, что он оборотень и может быть опасен, никто не принял его сторону. Даже единственный на тот момент друг.
[indent] Если и есть дно, то вот оно. В нем, в его попытках найти хоть какую-нибудь работу. Каждая дверь закрывалась, еще не успев открыться. Он чувствовал себя изгоем, жалким придатком общества. И все же, возвращаясь к жизни, Бертрам вложил последние деньги в небольшое по площади и совершенно паршивое по внешнему виду помещение в Лютном переулке. На первом этаже открыл салон волшебных тату, на втором обустроился сам. Но все это — лишь подобие существования, из дна уже никогда не выбраться. В нем нужно тонуть. И не имея ни единой надежды на восстановление, он вступил в группировку эстражистов. Его навыки управлять чувствами людей сделали из него достойного вербовщика. Уже далеко не надежда, а прямая революция.
Бертрам выглядит старше своих тридцати трех; на лице глубокий шрам рассекает кожу. Взгляд всегда сосредоточенный, а палочка наготове. Он немногословен, недоверчив. Друзей нет, только сторонники. Воспринимает собственную жизнь как удушающий приступ, находится в состоянии полной дезориентации. Чужой во всех мирах.
СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
Никогда не привлекало его, но пришлось освоить в первую очередь - зельеварение. Таланта нет, но по инструкции с той или погрешностью может сварить не только аконитовое зелье. Боевыми заклинаниями увлекался еще со школы, позже осваивал в процессе. Обладает хорошей и быстрой реакцией, мастерски управляется в рукопашном бою. Аппарация на далекие расстояния не вызывает трудностей.
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
Бертрам поддерживает эстражистов, но справедливости ради: не является фанатиком и не принимает каждую идею за вознесенный идеал. Убежден в обреченности слияния, а так же в том, что существа, вроде него самого, не ищут принятия среди других. Негативно относится к фигуре Бенджамина Саусворта, считает, что новый британский ПМ приведет группировку к затруднительной ситуации. Через силу старается доверять лидеру, но не более того. Холодно относится к защите над дискриминацией других видов, ведь "с собой как-то свыкся, а значит и другие смогут". Ходит по краю, привлекая сторонников. Неизвестно, вербует для эстражистов или для себя самого.
ИГРОВЫЕ АМБИЦИИ
Всякие разные. Игра с Джулианом, остальными эстражистами, оборотнями, /подставить нужное/. Хотелось придумать что-то с Сайласом Своллоу. Вот.
СВЯЗЬ С ВАМИ: | УЧАСТИЕ В СЮЖЕТЕ: посильное, |
- Но ведь это не зависимость?
Признаваться в чем-либо еще слишком рано.Синеющими губами хватает воздух, смакуя привкус приближающейся эйфории. Мэттью ударяется головой об стену, но боли не чувствует, только расслабленные мышцы и привычную сухость во рту. Так начинается его доза: мерзким смехом и раздутыми зрачками. От триумфа до отчаяния, от победы до безумия.
Сна нет, он на поверхности. Плавает между часом дня и вспотевшей подушкой. Волосы, прилипшие ко лбу, сальные, мокрые. Мэттью ненавидит себя таким, но подняться не пытается. Силы равны нулю, и каждая минута ужасающе ценна. Сколько дней или часов он провел в таком состоянии - трудно представить. Он делает жадный глоток воды, за ним еще один. Обезвоживание изводит его, видоизменяет. Длинные рукава толстовки натянулись на худые запястья, Мэтти то ли стыдится, то ли пытается удержать тепло. И звенящий айфон под щекой, голодающий бессмысленными постами в twitter и еще более бессмысленными звонками от родных, не дает долгожданной свободы от реальности. "Я перезвоню", но он никогда не перезванивает.
"Все заметили, все узнали", - думает он, оживленно поворачиваясь с одного края на другой. Иногда Мэттью охватывала удушающая паника, именно тогда его прорывало на откровенность. И как назло он был совсем один. Чем больше ловил себя на мысли об одиночестве, тем больше была его доза и тем чаще. Все вокруг казались ему абсолютно слепыми, в одно время он даже хотел, чтобы родные или Дилан обо всем догадались, но этого не происходило. И на смену панике пришло безразличие.
Оно оставляло следы повсюду. Работа Мэттью повисла бесполезной строчкой в резюме, разговоры с сестрой стали натянутыми и пустыми, их встречи с Диланом превратились в невыносимые часы выяснения отношений, ругань и споры.
Окна, просеянные теплым вечерним светом, чайник, пугливо закипающий свистом. Мэттью, как и все дни до этого, был один. Его предоставленность самому себе выходила из-под контроля, и видимо чувствуя и понимая это, Дэвид оказался на пороге его отчаяния.
— Когда-то мечтал о твоей пунктуальности, - с первой минуты он бросается апатией. И здороваясь, отводит взгляд. Мэттью знает: главное не показывать черные мизерные зрачки, лишенные всякой реакции на свет. Когда болезнь становится жизнью - приспосабливаешься.Дэвид навсегда запомнится своей последовательностью, рассказами о Берлине и напускной, как с детства казалось Мэтти, строгостью. Между ними было семейное чувство уважения, какого Мэттью не испытывал к собственному отцу. И услышав знакомое lieblingsneffe, он расслабленно улыбается. Может быть, он даже скучал.
Реон медлителен и почти уверен, что Дэвид не оставил и это без внимания. Быстрорастворимый кофе, купленный по скидке, забирается в белую чашку. Он заранее знает, каких усилий родственнику стоит выпить этот напиток. Вероятно из-за возраста и определенного статуса он к такому не привык.
— Чем богаты, - добавляет Мэтьью, вежливо придвинув сахарницу.
В силу того, что Дэвид редко появлялся без особой надобности - что-то случилось.
— Что?
Самопроизвольно он озвучивает то, что у него в голове. Контроль без контроля.
Несмотря на то, что следом говорит мужчина, Мэттью заметно нервничает. Это видно по его переплетению пальцев и тому, как сжимаются и разжимаются они вокруг ручки от кружки. Аромат кофе заполняет кухню, и становится душно. Он усмехается, услышав частичку от прошлого Дэвида. Именно это ему и нравилось в нем: в отличие от отца, он не воспринимал его как ребенка. И мальчишка с гордостью принимает протянутую сигарету, словно бы подарок от дяди, как в старые времена.
— Тогда чего ты хочешь, Дэвид?
Мэттью забавляет их встреча, но он также волнуется за последствия. Он прекрасно понимает, что вот - черта, за которую он не может ступить. Не дадут. И теперь когда дяде все известно, и скулы lieblingsneffe стали острее, а глаза красными и потухшими, ему хочется вырываться. Ему кажется, что свобода течет по венам, заставляя его дышать.
Он стряхивает пепел и снова перевод взгляд на Дэвида. Это часть терапии?
Кофе дерьмо, кривая гримаса Мэтти подтверждает это. Но он привык.
Как к нему, так и ко всему остальному.
Отредактировано Bertram Burgess (2019-01-03 02:24:57)