КОНСТАНТИН ФРИДРИХ РОЙШ
Constantin Friedrich Reusch
| ВОЗРАСТ: 30 лет, 09.09.1997 |
ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: кедр и волос единорога, 10”, очень твердая.
Средство передвижения: аппарация, общественный транспорт. К полетам на метле глубоко равнодушен и старается выбирать альтернативные способы.
Артефакты: скрипучее самопишущее перо с увеличенной, хм, площадью воздействия: вообще перемещается максимум в пределах аудитории, но в ночных кошмарах залетит в твое окно и поставит неуд за эссе. Магически расширенный чемоданчик.
Домашние животные: студенты академии, почтовая сова Марч, хамелеон Клио.
ИСТОРИЯ
Родители:
Константин Ройш - отец, чистокровный, сотрудник Министерства магии, отдел международного сотрудничества.
Агна фон Леманн - мать, чистокровная, светская львица на пенсии, ранее - ректор ВАДИ.
Братья/сёстры: нет, к счастью.
Когда-то давно (задолго до нашей эры, тут источники разнятся) люди пришли к письменности. Первый человек, додумавшийся передать информацию глубокомысленной надписью, затерялся в веках, а вот первый человек, заявивший, что другие делают надписи неправильно и надо все систематизировать - наверняка был Ройшем. Да еще и Константином для полноты картины.
Какая гадость.
Ройш, хоть и родился на территории Британии, первые свои годы провел в Германии, у бабушки по материнской линии. Родители вывезли его подальше от войны, но сами оставаться на родине не захотели, потому что их ждала работа, а привычка ставить работу превыше всего, в том числе и семьи - это у них в крови. Примерно как любовь к пиджакам и кислые рожи. Ведь кто, если не они?
Слово "рожа" Константин, кстати, никогда не употреблял, хотя знал, конечно, как и многие другие слова: фрау фон Леманн была человеком культурным и очень культурно могла шлепнуть по губам за недостойные воспитанного ребенка слова, да и вообще за все недостойное. В какой-то степени такая жесткость компенсировалась огромными возможностями для развития: бабушка не скупилась на книги и игрушки, нанимала преподавателей и сама контролировала их, так что мальчик, не успев дорасти до столешницы, уже приобрел некоторые ценные знания, способность отличать закусочный нож от десертного и определенные проблемы с социальным взаимодействием. Да оно ему, пожалуй, и не нужно было. А еще морально готовился к поступлению в Дурмстранг, потому что фрау фон Леманн, как всякая рафинированно-чистокровная немка, считала, что только там маленькому волшебнику могут дать соответствующее образование.
Но далекая война, неизвестная и непонятная, все-таки закончилась, и родители забрали его обратно. В чужую страну с чужим языком и мировоззрением, там никто не говорил по-немецки и все меньше людей заморачивалось с ножами. Никакого родства душ у него с Британией не возникло, в общем. Как и с родителями. Мать была воспитана той же женщиной с теми же самыми проблемами, а отец, вечно пропадавший в Министерстве, целью своей жизни поставил... что-то. Догнать и перегнать уже своего отца, Самого Первого Константина, чей портрет висел над камином и внушал ужас, благоговение и одновременно желание поджечь. Мальчик долго боролся с этим желанием и готов был поклясться, что в глазах отца видел то же самое. Уважение к значимым фамильным фигурам и стремление добиться того же уровня мешалось с жаждой не иметь к нему отношения вообще, чтобы не было в принципе того-самого-герра-Ройша, ведь кем бы ты ни был - от тебя будут ждать того же. Для совсем не такого амбициозного Константина это было непонятно и неприятно. Зачем вообще Шляпа в итоге отправила его на Слизерин, где каждый второй хочет перекроить мир и сшить заново?
Родители и прочие родственники были известны многим, а сам он в школьные годы не запомнился ничем. Да и они ему тоже ничем не запомнились. Даже оставшись без постоянного родительского присмотра, Константин по привычке перенес все вложенные ему в голову правила и запреты в Хогвартс: не прогуливал уроки, не влезал в неприятности, нес ответственность за себя и за других и благодаря этому (да и не без труда давшейся отличной успеваемости) к старшим курсам стал старостой. Не, не, не. Вечерами он сидел над очередной книгой и представлял, как однажды прогуляет ради того, чтобы позвать симпатичную однокурсницу в Хогсмид. А потом разобьет директорское окно, залезет в кабинет и напишет на стене, как же его все это заебало. Большими буквами. Но что мы говорим подростковым бунтам?
Мы говорим им "не сегодня". Чуть попозже, подожди, друг, не заводись.
Все то, что он так долго подавлял, начало прорываться еще в конце седьмого курса, когда его компанией стали не такие же зануды, а те, кого он так часто отчитывал. Бойкие, едкие, непосредственные. Не такие. Им было плевать на любых других Ройшей, когда-либо существовавших в природе, и это их выгодно отличало. И Ройш сломался, как ломаются маггловские электроприборы, закоротил, заискрил, и после блестящей сдачи выпускных экзаменов просто не вернулся домой. С его тотальным перфекционизмом и привычкой делать все по максимуму отморозок из него получился тоже идеальный.
Отец в своем Министерстве не находил себе места, мать, позабыв курс актерского мастерства, краснела, бледнела и даже снова, спустя лет пятнадцать, закурила, а Константин ударными темпами наверстывал все, что пропустил: знакомился с магическим алкоголем и легкими наркотиками, беспорядочными социальными связями (с половыми все равно не сложилось) и прочими прелестями. Впрочем, хватило его всего на год - рыбы гибнут без воды, а Ройши без пользы для общества и возможности понудеть. Он вернулся к нормальной своей жизни так же внезапно, как и ушел из нее, но совершенно не представлял, чем дальше заняться и куда себя применить. Стоит признать, что практических навыков за время учебы он накопил все-таки слишком мало. Мать, обрадованная хотя бы таким исходом событий, поспешила поднять все свои связи и пристроить его в ВАДИ, и в стенах академии Константин снова почувствовал себя... Константином, ну. Человеком-функцией, точным и нужным.
Ничем, кроме функции, он так и не стал. Практикант, а затем и преподаватель, председатель комиссии по вкладыванию прописных истин в буйные студенческие головы... Даже в роли мужа он остался всего лишь функцией. Она была примерно одного с ним возраста и социального положения, и была у них - примерно - любовь. В извращенном понимании Ройша. Ему, пожалуй, в глубине души нравилось тепло чужого тела и запах блинчиков по утрам, но он предпочитал кофе с молоком и свидания со своими бумажками. И точно так же предпочел отпустить бедную женщину, когда понял, что их концепции семейной жизни слишком разные. Что не мешало и до сих пор не мешает чинно обсуждать последние новости каждую субботу и кормить оставшегося после жены хамелеона.
Нудный, разведенный, логичный до безобразия бумажный тролль, его жизнь подчиняется строгому алгоритму. Что может пойти не так?
Абсолютно все, блять.
СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
- все, что хитроумные студенты приписывают в списках литературы для солидности, он уже читал. И это читал. И вообще любит узнавать новое. Так что расставляйте ссылки на источники правильно;
- обладает практически феноменальной памятью, что вкупе с прошлым пунктом делает его чертовски умным хреном, который помнит, в каком году Мусидора Барквиз начала свою сюиту, всех ректоров ВАДИ и всякую другую ненужную информацию;
- диванный теоретик, который многое знает, но далеко не все умеет (потому и преподаватель);
- «вы неправы, и сейчас я вам расскажу, почему именно»;
- свободно говорит на немецком и английском;
- шарит в этикете, всех этих вилках, открывании дверей и прочем;
- бросает курить уже несколько лет и прячется в переулках как школьник;
- чертовски плох в выражении эмоций и этой вашей человечности.
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
Аполитичен до тошноты. Может поддержать беседу о свежих изменениях в стране, но своего мнения то ли не имеет, то ли не высказывает. В целом политика его не интересует, если не мешает работать.
ИГРОВЫЕ АМБИЦИИ
Политика – это, конечно, хорошо, но студентам надо ходить на занятия, и кто-то должен следить за учебным процессом. Хочу пинать лоботрясов в сторону учебы и скандально отношаться со студенткой, можно?
А потом стану террористом и взорву родную академию.
СВЯЗЬ С ВАМИ: лс | УЧАСТИЕ В СЮЖЕТЕ: берите меня полностью |
честно сперто
Декабрь – счастливое, но неспокойное времечко. Каждый второй в «Гиппогрифе» студент, каждый третий – чей-то папаша, отправившийся бороздить лондонские улочки в поисках подарков, но случайно свернувший не туда. «Папочка, я хорошо себя вела, будь моим Сантой, подари мне плюшевого низзла и свой каменный стояк», — говорят черные-черные, как две мухи в сахарнице, глаза миловидной блондиночки со сцены. «Какой смешной, а сделай еще раз такую рожу», — хихикает тонкий голосок у блондиночки в голове, когда под очередной зажигательный трек она танцует, демонстративно путаясь в боа, и делает вид, что поет. Открывает рот, старается. Дурочка с переулочка. Кто знает, что дурочка и сама может петь?
Фрэнсис смеется и поправляет светлый, как надежды на светлое будущее, парик, когда после шоу выпадает из служебных помещений. Его обнимает толпа: запахи пота, лака, дыма, выпивки и чего-то еще, сладость, липкие руки, в одной из рук зажата неуместно изящная белая роза. Кто-то, наверное, девушку ждет.
Нет у тебя больше розы, приятель, да и девушки, наверное, тоже. Исправь положение, подари ей мопса, мопсов все любят.
Да, это дешево и не стоит ломаного кната – как цветочные духи, как блестки на пальцах, как клубничная жевательная резинка или песня с простеньким текстом вроде «я тебя люблю, а ты меня не любишь» — но ему нравятся все эти вещи, почему люди не понимают, как это здорово? Люди тупые, им важна цена. Половина из зашедших в «Гиппогриф» на вечернюю чашечку виски пришла только потому, что это место популярно, остальная половина выглядит так, словно вообще не понимает, как здесь оказалась. Их охотно можно понять. «Кто я? Где я? Какого хуя ты меня трогаешь, обсосок?». Но из чужих влажных горячих рук надо выворачиваться веж-ли-во, с улыбкой и таким видом, будто ты сожалеешь. Фрэнсис улыбается и сожалеет, что не может впиться зубами в ладонь очередного случайного поклонника. Иногда его это не заботит и даже забавляет, иногда страшно и противно, но вокруг ни одной живой души, только неживые, которые в любом случае не помогут, потому что каждый приносит в кабаре свои собственные проблемы. И потому что милая девочка обязательно должна быть беззащитной, баранам, мнящим себя волками, от этого становится легче.
Ну какой ты волк, бро, посмотри, у тебя рожа красная и пятно на рубашке, куда ты лезешь вообще. И это еще если про девочек промолчать.
От навязчивого бро он летит к бару. Осыпается мертвенно-бледной пудрой и дешевой тушью, осыпается всей своей бренной тушей на высокий табурет и демонстративно ноет. Нытье заглушается музыкой.
— Намешай чего-нибудь покрепче, — просит он, — меня все достали.
— Ты на работе, малой. И нельзя тебе, ты буйный.
— Так на сцену же сегодня больше выходить не надо, надо ходить туда-сюда и украшать интерьер. Поверь, старая добрая Мэри только сделает меня красивее…
Но бармен уже отчаливает к другому, более перспективному клиенту, даже не оборачиваясь на дежурное «ну ты и пиздюк». Привык. Фрэн вздыхает, облокачивается на столешницу, роняет рядом ту украденную розу и уныло закуривает, глядя, как дым зловеще синеет где-то под потолком. Темно, нехорошо. Синий цвет, говорят, доводит до депрессии. Сомнительно, ведь до заветной черты может довести что угодно, от домашней ссоры до потери работы, последняя капля есть всегда, но это уж точно не какой-то там сраный цвет.
Содержимое стакана, вдруг приехавшего прямо в руки, дымящееся, слоистое и жизнерадостно-красное, а еще из стакана торчит трубочка. И зонтик с маленькой милой обезьянкой. Она икает и смотрит на Фэя, Фэй тоже смотрит на нее – искра, буря, бытовой алкоголизм. Бармен неожиданно задумчиво гремит бутылками:
— Должок за тобой.
— Ага-а, — тянет он и на мгновение думает, что для ушастого зеленого существа этот парень неожиданно понимающий в целом неплохой. Говорят, гоблины и такими тоже бывают, если не трогать темы золота или волшебных палочек, да и вообще тысячу разных тем, например, задевает ли гоблина комментарий о расовой принадлежности его жены, морщинистости лба, форме ушей – это ж какая слышимость и сколько сережек поместится! – но пока его никто не выгоняет с работы и не обвиняет в дискриминации, он согласен молчать. Молчать и пить. Фрэнсис швыркает красной жижей и чувствует себя немного лучше по шкале от «все хуево» до «заткнись и пошли танцевать, я пиздец боженька», но боженькой себя почему-то все еще не ощущает. Не срастается что-то. Наверное, примерз подошвами к полу по случаю декабрьской слякоти.
Наброшенный на плечи шарфик из ядовито-зеленой мишуры под омелу не греет ни на градус, он ненавидит омелу за резкий запах, но любит приторные рождественские конфеты. Любит атмосферу праздника и ненавидит людей, которые становятся хорошими в начале декабря и перестают быть такими, когда из дома сваливают последние гости, скоты понаехавшие, так им и надо. Фрэнсис остается скотом триста шестьдесят пять дней в году, так что он имеет право вести себя как хочет. А сейчас он хочет… чего-то. Ближе всего к этому чему-то будет слово «нажраться»
Отредактировано Constantin Reusch (2019-03-12 02:54:08)
х3 
х1 
х2
