FRITTENBUDE - KILL KILL KILL

- ПОШЛИ ВЫ НАХУЙ!

Бетонные плиты наслаиваясь друг на друга, образуют лестницу. Ты поднимаешься в гору, просто проходя по прямой. Лютный подмигивает тебе из-за угла и шамкает облезающей коричневой от старости и цирроза верхней губой. Ты шлешь ему ответный поцелуй в его сомкнутые деревянные уста, и он улыбается тебе, расцветая как смущенная девятиклассница. Среди могильной тишины и тихого подозрительного стрекота попрошаек, среди вонючих поползней и дешевой готики вывесок ритуальных услуг с бальзамированием по скидке, Шаловливая Тентакула кажется банальным притоном в череде этих уродливых богаделен. Но ты смотришь дальше, ты смотришь глубже, и в лизергиновых ясных обручах начинает слезиться радужка, от того насколько все это искусно, помпезно и немного барроко. Ты вваливаешься уже накаченным до вздувшихся вен, накаченным настолько, что вот-вот прорвет плотину и порвется резиновый бочок, рассыпая по бордовой плитке пенящийся от старости синтепон. Ты догоняешься выпивкой, потому что мечтаешь откинуться, ты догоняешься выпивкой, потому что гордиев узел твоей гнилой душонки помыкает тобой, как кнутом. Ты мог бы тихо вскрыть себе вены, но так сильно хочешь надышаться перед смертью, что застываешь над возом клея и втягиваешь ноздрями чужое искусственное внимание. Ты покупаешь его и всовываешь между замасленных бледных булок очередной Джульетты и Жизель. Какого хуя вас зовут как в балетных пьсах, вы же просто кабаре. Кабала-кабаре. Служить! Молодец. Хорошая девочка.

Hцrst du die Ketten der Tanks
Oder siehst du sie schon?
Widerstand ist zwecklos
Gefechtsposition

Все начинается в старой квартире Родриго, потому что у твоей все еще дежурят мамины шавки-санитары, но ты не пальцем деланным, ты выше этого ебанного принудительного. Ты завтракаешь начинающим прокисать томатным соком, чтобы не шляться снова голодным, и легеньким косячком, чтобы не начинать день как Хантер Томпсон. Тебе как обычно хуево, но это ничего, это пройденная и давно проглоченная аксиома, когда держишь курс на саморазрушение, главное не кривить рулем и не кривить душой, главное быть честным с собой - "Я тебя ненавижу, сука."

Далее следует душ с непременным вьетнамскими флэшбеками, ты пытаешься отказаться от дрочки, чтобы не падать ниже, но унижение так глубоко у тебя в подкорке, и это приносит такое сильное удовольствие, что тебе почти не противно. Ты берешь себя в руки, чтобы не побриться налысо, но ограничиваешься подбородком и линией челюсти, и еще немного всаживаешь себе под ребра, чтобы жизнь сахаром не казалось. Все идет как по маслу - ты падаешь лицом в пакет с пыльцой и пытаешься влезть голым тазом в проем между двумя ножками стула, чтобы иметь хоть какую-то опору. Как хорошо, когда у твоего диллера пролемы с деньгами и заниженное чсв, чтобы давать тебе все что ты хочешь и терзаться муками совести где-нибудь в другом месте. Мисси, его новая лохматая подружка, снова ссыт в твои тапки, ты едва сдерживаешься, чтобы так же не нассать на нее, и упорно колдуешь над ними бесконечными "Тергео", чтобы больше не мерещился запах. Ты ловишь себя на третьем круге этих бесполезных стараний, наконец осознав, что тебя в очередной раз переглючило, плюешь и дальше шлепаешь по дому босым, потому что до кутежа остаются считанные часы и тебе нужно снова догнаться и подзаправиться немного едой, чтобы слегать с муками.

Du wurdest verraten
Denn die Zukunft ist schwarz
Und es gibt keine Farben
Schmeckst du das Blut in der Luft
Durch die Lцcher der Maske?

Где-то за серым градиентом бесконечных мешков под глазами наверняка еще осталось что-то от воспоминаний, но глазные яблоки абсолютно пустые, ничего, кроме красных ниточек лопнувших капилляров, ничего, что можно было бы принять за слезы. Ты скользишь где-то под венами черными изгибами своего змеиного тела, твой голос самыми низкими децибелами в пульсации моего сердца, твои руки отпечатками - и я ссаживаю кожу в этих местах, чтобы никто другой не увидел. Если бы знал, как сильно я потерялся в своей незрелости - смеялся бы часами напропалую, ломал бы пальцы в дурацком подпирании подбородка и чрезмерно душным "Ну-ну, расскажи мне про это". Вот и не расскажу, сука. Я надеюсь тебе будет очень приятно, когда я разорву себе глотку и пришлю тебе в красном конверте свои ампутированные по-домашнему гланды. Нет, ты конечно не виноват, если так посудить - ве от детства, так ведь, доктор? Ты не виноват, что я крошу все, к чему прикасаюсь, ты не виноват, что меня так легко втянуть обратно в ломку, ты не виноват, что у меня отморожена "любилка" и отлюблено все до онемения, до гематом и самой черничной космической гангрены. Ты сейчас лишь в атрофированном левом полушарии, сидишь в торце накрытого стола, звенящего серебряными бликами столовых приборов и фиолетовой блесткой тонкого капрона, произносишь тост за свою прекрасную сестру и так типично, по-русски, осушаешь стакан до дна. Ты сейчас лишь в разошедшейся по краям коробке "на помойку" со своими красивыми словами на блестящих от моей слюны губах, со своими блядскими тонкими пальцами и упругими бедрами, подо мной, надо мной, глубоко во мне, впитавшейся в мясо и не собирающийся покидать мою плоть своими фантомными прикосновениями и запахами. Ты застреваешь где-то в горле, а лучше бы в зубах, чтобы сплюнуть на асфальт и растереть носом ботфорта. Ты застываешь воском, покрываешь всего и я говорю своим новым кукольным голосом: Дяденька, можно мне обратно на свободу, я не хочу быть просто частью твоей мертвой коллекции. Ты давно забыл, у тебя дочь, безопасность, хорошие отношения со всеми, у меня дыра размером чисто символически с твой кулак и неприкрытая ребрами злоба, вываливающая наружу с прокрученным через мясорубку ливером и моими кишками, облепленными трупиками самых красивых на свете бабочек. Да и хуй с тобой, я и без тебя могу разлетаться по всему белу свету, ты запустил этот механизм - я завершу, гильотина будет работать нон-стопом, я выжгу весь свой ковен, пока не избавлюсь от этого кислого привкуса предательства.

- Насколько ты уезжаешь?
- Даже не пытайся, Норман, это окончательное реше...
- Да я не пытаюсь блять сойтись, ты мне нахуй не сдался, можешь валить на четыре стороны. Я. Тебя. Ненавижу.

Я избавлю вас всех от проклятия, мои милые. Я избавлю вас всех от себя. Откупоривай шампанское, заливай мне рот, заливая мне Шанель, Валентино, заливай мне голые ступни, заливай все мои стигматы, чтобы щипали, как ресницы! Заливай меня, затопи меня в огневиски и белинни, наконец-то я на своем мокром месте.

Откуда в тебе столько боли, где ты ее насобирал и как долго нам придется ковыряться в твоей грудине, чтобы извлечь ее из тебя. Но это всего лишь графоманство, это все лишь липовая грамота, и в траурных завываниях витальных ощущений ты поднимешься в поднебесье так высоко, чтобы порошок в твоих костях прорвал оболочку. Тебе некуда дальше падать - ты проебываешь последние деньги на наркоту и девочек постарше, ты послал свою мать, послал далеко и надолго всех твоих фейковых друзей, и никому ты больше не сдался, и что ты теперь будешь делать с этой свободой.

- Норман, перестань так себя изводить, Норман, мы с Паттс очень волнуемся за тебя6 я...
- Перестань блять сюсюкаться со мной, Спейси-Смит, перестань навязываться в подружки к моей матери, перестань блять делать это ради своей выгоды! Я. Не. Люблю. Тебя. Мне нравятся мальчики, камон, отъебись от меня и найди себе нормального мужика!

Двери лифта разъезжаются в стороны, ты на самом дне, и в предельных дозах пыльцы твои мышцы сокращаются и разжижаются под натиском судороги. Ты мочалишь кого-то в подворотне так активно, ты мечтаешь изуродовать его до неузнаваемости, и малец знал, на что идет, когда так открыто провоцировал. А может он и вовсе шел мимо. Мы никогда не узнаем. Это же Лютный - здесь свои законы. Но вы никогда не сможете мне отомстить за этого воробьишку, здесь меня завтра не будет. Ты смеешься так громко, что зазевавшиеся над урной птицы так стремительно срываются с места, что ты не можешь удержаться от сравнения их с крысами, но крысы под тобой и ты рассекаешь их скулы о чугунные створки мусорных баков.

Ты отмываешься от крови в приват комнате, и подливаешь себе еще и еще. Тебя не найдут завтра, если ты не рассыпешься прямо на пороге Мунго, тебя никогда не найдут, потому что никому нахуй не сдалось искать тебя. И ты кричишь во все горло снова, пока не вызвали Гектора, пока не вызвали авроров и кого похуже.

- ДАМЫ И ГОСПОДА, ВЫ ВСЕ ПРОГНИВШИЕ КУСКИ МЯСА! Я вас всех здесь ненавижу, и все вы на хую вертели мое мнение, да НО СЕКУНДОЧКУ, БОЛЬШЕ ВСЕГО, но больше всего, дамы и господа, Я НЕНАВИЖУ КРАМА! Я прошу миночку внимания, я хочу сделать заявление для всей прессы, которая тут шкодливо ебется в приватной комнате, АЛЕКСАНДР КРАМ, ВЕЛИКАЯ ЗВЕЗДА ЭСТРАДЫ БЛЯТЬ, ПРОСТО ТУПОЙ ГОНДОН И ТРУС! Я все сказал! А нет, принесите еще огневиски, пожалуйста, я пытаюсь откинуться, блять, так дело не пойдет...

Ему так весело, как не было никогда, девчонка, которую зовут, буквально зовут блять "Животик" протискивает его сквозь всю толпу и заталкивает в уборную проблеваться. Он пытается лечить ей что-то про красивую смерть в притоне, она дает затрещину и оставляет его наедине. От удара в разбитом носе вновь лопается одна из уже успевших засохнуть ранок, и кровь начинает заливаться прямо в горло, провоцируя спазм.

Вот хитрая сука, - думает он, захлебываясь кровью и рвотой над заботливо приподнятой крышкой унитаза. Он прочищается и рыдает, как маленький ребенок, от того, что все его бабки спускает слив, и долгожданные предсмертные судороги перетекают в живот, перевоплощаясь в обыкновенные предупреждающие тычки его обостряющегося гастрита.

Когда он возвращается с поля боя на свое место, его все еще немного штормит, но он упорно лезет ртом в стакан и опрокидывает в себя все его содержимое. Краем глаза он ловит в проеме знакомую фигуру этой девушки "Животик", но стоит ей отойти немного в сторону, как он замечает кое-что гораздо серьезнее передоза. Веронику Крам, которая обращает свой испепеляющий взгляд прямо на его столик.

- БЛять.

Он пытается встать по-тихому, но опрокидывает стул и привлекает к себе еще большее внимание. Теперь она, отталкивая встречных людей, направляется прямо к нему, и ему ничего не остается, кроме как дать деру к запасному выходу.

- Стоять! - грозно издается откуда-то сзади, и он прибавляет скорости, лавируя среди пьяных толстосумов и кокеток в красной сетке, напоминающих дорогую салями.

И когда до заветной двери остается буквально пара метров, на его плечо ложится железная лапа и буквально пригвождает к полу.

- Ну привет, сладкий.

Отредактировано Norman Lambrecht (2019-11-10 23:37:47)

Он все еще под чем-то. Он всегда под чем-то, потому что находится рядом с собой наедине совершенно невозможно. Лучше пусть это будет пыльца, лучше пусть это будет чистый героин, который не приносит ему никакого блага и никакого ущерба, пусть это будет четки, торчащие наизнанку, распятием вверх из его обугленного рта. Все лучше, чем собственный голос, рыдающий навзрыд, все лучше, чем собственное лицо в потрескавшемся от времени зеркале с разводами и следами чьей-то губной помаде в толчке очередного клуба.

Все, что ты имеешь, оставаясь собой - грязные волны вины и стыда, перетекающие с черепной коробки в хребет, в полуразрушенные руины позвонков, в почерневшие от ожогов ладони и распухшие вены на запястьях. Где-то в чертогах, нащупывая остатки того сладкого щемящего прошлого, ты останавливаешься, чтобы перевести дыхание, но тебя догоняют, дают под дых и вырывают из глотки последние четыре секунды на выдохе. Я ненавижу все твое прошлое, я ненавижу все твое настоящее и еще сильнее ненавижу все твое будущее, которое ты стираешь с экрана своего окровавленного рацио и пускаешься во все тяжкие, запутываясь в собственных разжиженных дурью капиллярах и трубках реанимационных трубок. Ностальгия впивается в заряженные ядом гланды, подвисает где-то на трахее и ударяется о солнечное сплетение горсткой гирь. Первые друзья, первый секс, первые пьянки и оглушающий своей призрачной эйфорией хохот, все те моменты, когда ты был счастлив - все они разрывают тебя изнутри, все они полосуют кожу сотнями маленьких орхидей, расплывающихся перед глазами уродливыми мертвыми телами женщин и детей в пятнах на тесте Роршаха. Давно зажившие шрамы на боках и пояснице, тихие белые рубцы на предплечьях и красные валуны сигаретных ожогов на бедрах и безволосой груди, все они снова пылают красным зареванным маем проебанных экзаменов, разбитых сердец и драк с собственным отцом, все они заполняются свежей густой кровью и ты истекаешь, отмеченный Христом, истекаешь, выжатый, выпитый досуха всеми этими стигматами.

Поэтому он снова под чем-то, поэтому он всегда под чем-то, чтобы не узнавать кого-то слишком личного на постерах своего города, на рекламных баннерах и вечно скачущих влево-вправо вирусных картинках в интернете, когда просыпаешься в хипстерском лофте с кучей макбуков и бонгом на спущенных до колен штанах. И на отходосах никто у висков не пытается свести его с ума, и никто не шепчет у самого темечка все его грязные секреты и не просит по-хорошему сдаться и вскрыть вены первой попавшейся под руку бритвой с еще свежим ворохом щетины. Все лучше, чем лезть на стену от боли в груди и резаться-резаться-резаться под узкой белой кушеткой в насквозь пропахшей Тергео-стерильностью, отчаянием и травами комнате, зная что никто к тебе не придет. Только все такое же красивое лицо твоей матери с едва заметным налетом жженной охры пигментных пятен, все такое же красивое и разочарованное. С губами, сдерживающими в себе проклятия и рвотные позывы, когда тебя ломает похуже, чем Марка Рентона, с глазами, которые смахивают с ресниц всю влагу и ярость, когда ты умоляешь усыпить себя, вы же наигрались с этой собачкой, отпустите ее на небушко, все псы попадают в рай, всади мне шприц между голубых рельс и награди меня благодатью.

Возможно он плачет, но за плотным привкусом рвоты рецепторы уже не пропускают внутрь и привычный тальково-порошковый осадок пыльцы. Ему хочется биться головой о стену от того, как сильно сдавливает грудную клетку стыд, и под холодными ладонями тепло гладких рук Вероники жжется, словно святая вода на распухшей коже одержимого. Ты даже почти не чувствуешь себя униженным, ты не упадешь ниже, если ты на самом дне. Просто брось меня здесь и позволь мне убить себя. В воспаленном мозгу что-то роется, что-то крадется наружу малиновыми плевками лавы, схлынувшая злость оставляет после себя лишь выжженные пустыри с одинокими штырями расплавленных надгробий и худенькими горстками деревянных крестов, и Норман чувствует себя так, будто бездна, разверзнувшаяся внутри него, начинает кровоточить. Он абсолютно пуст без своей ярости, и нет больше никакого удовольствия, никакого релакса и никакой концентрации, он на несколько секунд отключается, сваливается на пол и пытается убедить себя притвориться мертвым. Чтобы ничего не объяснять ей, чтобы не тратить ее время попросту, чтобы не давать себе надежду на то, что у него еще что-то осталось. Что есть еще хоть что, что он не разрушил и не проебал.

- Можешь оставить меня, я больше не буду бушевать обещаю. Серьезно, я спокойно соберусь и уйду, прости, что так вышло, возвращайся домой.

Он не знает, где его вещи. У него нет больше ничего "его" - Саша все забрал с собой, но это честно, он создал его, отмыл от грязи и выскреб для себя, но он оказался просто камнем, ничего не сверкало, и в абсолютной бесформенности собственной оболочки с путанными проволочными зигзагами мыслей не было никакого намека на грани и караты. В этом нет его вины, в этом нет ничьей вины, просто ему нужна еще одна дорожка, чтобы уснуть и пережить еще одни долгие часы в ожидании передоза.

Нет ничего "его": компания никогда не принадлежала ему по-настоящему, и он собирается дальше объебываться на последние деньги, потому что ничего не вернет ему Морица, которого погубил его дебильный отец с его дебильным авантюризмом и страстью к риску. Все, что он знает, все, кого он знает - заслуга Саши, и ему физически больно от осознания, что он был создан, чтобы хорошо украшать кого-то.

Хорошенькая сумочка, Патриция, это тебе муж подарил? Аа, это твой сын. Так и не скажешь.

Какое интересное у тебя пальто, Александр, это твой лучший друг? Ты его периодически поебываешь? Так интересно, это так модно сейчас, тебе очень идет.

Стеффани. Стеффани, ты так влюблена в свои новые туфли? Ты их урвала с распродажи? И на них была такая уценка? Просто потрясающе.

Можно бесконечно жалеть себя, но он не хочет еще одной порции ненависти себя для себя. Ему просто нужен еще один выдох навылет, еще одна стертая до дыр бумажная купюра в ноздре и пара часов вне себя, чтобы не продырявить себе грудь. Это больше невозможно терпеть. Как блять можно терпеть то, что ты носишь в своем истесанном теле.

В коридоре, насквозь пропахшем сыростью, потом и пудрой, их двое, он и Вероника, и из них двоих, совершенно наплевав на каноны Пауло Коэльо, он решает умереть.

Во что бы то не стало.

— Где твои вещи?

- Я не ебу.

Отредактировано Norman Lambrecht (2019-05-28 12:00:45)