АЛЬФРЕД (АЛЬФ) КАМСКИ
ALPHRED (ALPH) KAMSKY
| ВОЗРАСТ: 40 лет (13.03.1987) |
ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: сердечная жила дракона, тис ''12
Средство передвижения: летучий порох, за редким исключением – метла
Артефакты: самопомешивающийся котел для зельеварения, проявитель врагов в виде зеркала-пудреницы с семейным гербом, проклятое обручальное кольцо, штык-нож с рукояткой-орлом (семейная реликвия)
Домашние животные: шишуга Волчанов (назван в честь загонщика сборной Болгарии; обучен на поиск опасных веществ и зелий с использованием незаконных трав; большую часть жизни провел в наморднике за неумением не есть улики)
ИСТОРИЯ
Родители: Фердинанд Камски † и Адрианна Камски (в девичестве Вольчек) †
Братья/сёстры: брат Арнольд (Арни) Камски (преподает аналог темных искусств в школе магии Кастелобрушу, Мексика)
Бывшая жена: Флора Энкинс (секретарь в МАКУСА)
Сын: Фредерик Энкинс-Камски (4 года) †
Кто был мой отец? Тот еще хрен с горы. Будь он проклят. Мать? Мать знала, что делала. Ну, конечно, до момента, пока не стала повсюду видеть каких-то чертей.
Детство. В этом слове много всего? Да, разумеется, много: равнодушие отца, который ушел к какой-то маггловской секнтантке, решившей встретить конец света на краю цивилизации в гребанном лесу; вечные упреки матери («Ты как твой отец») и огромный перечень обязанностей по дому («Мам, мне это вообще не надо»), а потом еще и побег старшего брата после окончания Дурмстранга («Вы все меня бросите! Вы все – одинаковые!»). Сколько бы Альфред не говорил матери, как сильно он ее любит, рано или поздно случался тот день, когда жизнь для нее становилась невыносимой. Она пыталась наглотаться ягод забвеники, несколько раз ее находили стоявшей на краю обрыва, неподалеку от румынской деревушки, а как-то раз она разбила зеркало и попыталась себя порезать. Дешевые маггловские методы покончить с невыносимостью жизни, будто бы таковой она была только для нее.
Она была слабой, но я ее любил. Любил, пока она не стала говорить мне, что я посланник дьявола. Любил, пока она не взяла в руки маггловскую Библию, пытаясь понять, во имя чего мой отец ее когда-то предал. Любил, пока она не исчезла однажды ночью, когда я был в Дурмстранге. Она ушла за каким-то голосом, если верить ее записке. Я до сих пор не знаю, что тогда с ней произошло: то ли с ней что-то сделали жившие по соседству магглы, узнавшие о ее способностях, то ли она сама, в очередной раз наглотавшись какой-то самодельной дряни, ушла в лес без палочки и больше не вернулась
Практически всю свою жизнь с 9 до 20 лет Альфред провел в Дурмстранге. Приезжать на каникулы раз в год было позволено, но в пятнадцать ему было банально некуда вернуться, поэтому его факультет Фламма был смыслом, отдушиной и законы Фламма стали жизненным кредо.
«Светя другим, сгораю в славе» - повторяли ученики каждый раз как мантру за едой, во время тренировок, в начале и конце дня.
В Дурмстранге к Альфреду отнеслись с умеренной теплотой. Та строгость, в которой он воспитывался, заставила его забыть все обиды и подальше засунуть свою боль, потому что тогда перед ним была цель – быть лучшим и служить. Служить он умел с самого детства, выполняя все приказы сумасбродной матери и терпя все ее придирки. И если в родном доме не было никакой логики в выполняемых им действиях, то здесь все вставало на свои места. Амбиции, чувства, какие-то личные переживания – все это казалось таким мелким и не приносило столько удовлетворения, как завершенная победой тренировка.
– Ты бы справился с чем-то посерьезнее, – как-то раз сказал ему наставник по имени Айоргу. – Скажи, Альфред, насколько ты любишь то место, которое сделало тебя тем, кто ты сейчас?
Тогда он впервые столкнулся со словом «любовь» после смерти матери. Это было что-то серьезнее, чем простые похотливые взгляды в сторону девочек с факультета Венери (пока никто не видит). И гораздо серьезнее, чем те подростковые признания и клятвы, которые давались под Новый Год после раздачи подарков и на Драгобете*.
Любил он это место достаточно сильно, чтобы доверить свою дальнейшую жизнь наставнику, ставшему ему почти отцом в этих стенах. Айоргу попросил попечительский совет Дурмстранга дать по выпуску Альфреду лучшую рекомендацию, с которой бы он отправился на дальнейшее обучение после школы. Несколько лет после выпуска Альфред занимался всякой рутинной работой, связанной с изучением темной магии и зелий, а так же правительственными формулярами. И все это для чего? Для того, чтобы в конечном итоге, черт возьми, проработать еще два года на Магическое Правительство Румынии, напасть на след незаконного зельетрафика с Нового Света и бросить все, чтобы с горящими глазами и абсолютно бедовой башкой отправиться ворошить осиное гнездо в Техасе. Начальство (с обоих континентов) его пыл и инициативность всегда поощряло, хотя за спиной все говорили (весьма громко): «Да он больной на голову, он поклоняется всей этой дури, только поэтому ее и ловит».
* аналог дня всех влюбленных в Румынии
Я впервые столкнулся с магглами. Они оказались ничуть не умнее нас. Столько дури, сколько они пересылали через границу с Мексикой, не могли переслать даже наши умельцы, а уж они знали толк в контрабанде – прятали измельченный порошок в драконьих яйцах, в заговоренных невидимых свертках, пытались оформить новые медицинские названия и даже выдавали это за новую марку летучего пора, изобретенного в Мексике…
Столько злости, жажды наживы и дикости я не видел даже в своей родной стране, а там происходило многое. Волшебники в штатах были точно такими же как и магглы – повернутыми на деньгах и власти. Они хотели захватить рынок, а мы им мешали. Поэтому однажды я чуть не лишился глаза, а еще пару раз чуть не словил запрещенное заклинание…
В 25 в жизни Камски случилась она: секретарь МАКУСА. Долгое время она была для него просто безымянной целью для наблюдения. Он видел ее каждый день на службе, придерживал ей дверь и неизменно пытался заглянуть ей в глаза (и, разумеется, в декольте, которых Флора никогда не стеснялась). Через год у них уже родился сын, а жизнь Камски впервые стала походить на что-то похожее и подходившее под определение «как у нормальных волшебников». Он до сих пор плохо говорил по-английски и все несказанные слова, о которых Флора не знала, заполоняли его сознание сомнениями.
«Я не хочу стать как мой отец», - думал он каждый раз, когда понимал, что Флора Энкинс уже ему неинтересна, а ребенок на ее руках для него какой-то чужой и непонятный, но уйти не мог.
Он полюбил этого мальчика только к трем годам, когда тот прекратил беспорядочно орать и гадить на все поверхности. Их жизнь с Флорой была спокойной. Кроме тех дней, когда Камски не исчезал из дома на задержания. После к этим дням добавилась дегустация пойманного товара. А после еще и загулы с сослуживцами. После скоропостижной смерти ребенка от какого-то недуга (никто из врачей так и не смог поставить точный диагноз), Альф перестал скрывать от Флоры все свои «грехи» (как сказала бы его мать, которая в его сознании была слишком живой фигурой каждый раз, когда он рассчитывал дозу неверно).
- Я терпеть не могу это в магглах, - сказала в одну из ссор Флора тихим шепотом, боясь собственных слов (Камски знал – она в ужасе от того, как сама отзывается о магглах, но ничего не может поделать со своими предрассудками, как и он). – А именно все худшее из их жизни ты и взял.
Но Камски знал – это не то. Он не похож этим на магглов. Они гоняются за иллюзиями, чтобы забыть. Он же делал это для того, чтобы вспомнить. Вспомнить, как они с братом еще маленькими детьми собирали цветы для матери, когда их семья была подобием этого слова; вспомнить, как он первый раз подошел к лучшему школьному другу, решившись заговорить с ним и познакомиться; вспомнить все то хорошее, что было и никогда не повторится. Например, тот взгляд Флоры, когда он попросил проводить ее до дома и по пути зайти в кафе-мороженое. Или первое слово их сына, которым оказалось «акцио» (он был требовательным малым и крайне милым, о чем Альфред бы постарался забыть, если бы у него хватило на это силы воли).
Мне хотелось, чтобы эта полоса в жизни уже закончилась. Я работал слишком много, чтобы только не бывать дома и не видеть ее, не слышать ее, не быть с ней. Мне было все равно, где и как я буду проводить время, только бы не с Флорой.
Эта установка сделала свое. Работал я слишком много. Слишком – неправильно слово. Пиздецки много. Пожалуй, тут подходят только маггловские грязные словечки, чтобы оправдать собственный трудоголизм.
В марте двадцать второго мы напали на след, ведущий в Британию. Это казалось абсурдным, потому что в Европе куда больше ценили поставки из моей же родной Румынии. Тем не менее, пришлось рыть землю, рвать ее почти зубами… Мы сделали так много, а получили так мало – только иллюзию на то, что нужный нам трафик начинается в пустошах Техаса и заканчивается где-то в районе Шотландии. Но этой зацепки для Визенгамота было достаточно, чтобы сделать запрос на сотрудничество с МАКУСА…
Я ничего не говорю о штатах, но для меня там все было кончено. Лучше было признать – да, я облажался по всем фронтам, нужно поджать хвост и свалить. Так начались мои долгие пять лет работы на бриттов. А что? В конечном итоге, они даже попытались быть милыми и подарили мне эту тварь, шишугу. Хотя теперь-то я понимаю, что это была та еще подстава. Она съела все мои носки, а теперь добралась и до формы.
К 2027 Альф работал на Министерство Магии уже пять лет. К его счастью, специалиста его уровня и с его заграничным опытом, в Визенгамоте на момент его приезда из штатов попросту не было (волшебников, знающих темную магию как основной предмет, среди хит-визардов не завелось). И хотя все смотрели и до сих пор смотрят на него с подозрением, Камски знает - его не поймают за непристойным делом, а если и поймают, то все ему сойдет с рук, потому что Альф с самого детства был достаточно осторожен и, при всей своей румынской вспыльчивости, достаточно дипломатичен с теми, кто имеет власть над ним.
Британия не стала для него стартом новой жизни - он до сих пор носит обручальное кольцо, которое сохранило все проклятия его супруги в его адрес, сказанные в сердцах; до сих пор не смог найти себе спутницу (или хотя бы спутника) для бытовухи; все его губительные увлечения никуда не делись, а только сильнее стали душить.
Тем не менее, Камски доволен своим положением. По-крайней мере, ему не хочется выпить какой-нибудь дряни и не проснуться, а это определенный прогресс.
К счастью я никогда не стремился, поэтому мы с ним даже не смотрим в сторону друг друга. А вот от денег никогда не отказывался, как и от работы. Что уши развесил? Наливай-наливай. В конце концов, знаешь, кто я? Ах, да. Теперь знаешь. Но я еще не все рассказал. Большего тебе не нужно.
СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
☆ весь арсенал школы хит-визардов;
★ темные искусства - это к этому выпускнику Дурмстранга, поэтому методы его работы не всегда понятны и одобряемы коллегами; действует в рамках закона, но считает британскую магическую школу довольно примитивной для борьбы с преступностью;
профессионально владеет холодным оружием (спасибо школе);
☆ говорит на английском с акцентом; родной язык - румынский; неплохо говорит на испанском (годы работы в Техасе на МАКУСА);
★ профессиональный зельевар; если вам нужно что-то не очень законное - вполне вероятно, справится и с такой задачей;
☆ достижение "мамкина принцесса" - готовит с помощью бытовой магии, но не убирает;
★ хорош в азартных играх и в шулерском деле (с ним никто не играет в карты, но по другой причине);
☆ когда нетрезв, прекрасный танцор;
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
В ближайшем баре - главный политический эксперт, поэтому ему лучше не наливать и не пускать никуда, кроме работы. Очень агрессивно относился к политике Грейнджер, считая ее чрезмерно толерантной по отношению к тем, к кому стоило применять больше санкций, так же был недоволен тем, как чужие свободы стали ограничивать права самих волшебников. Лишний раз пытается держать язык за зубами, потому что нынешний политический курс его тоже устраивает ни во всем.
Судит все со своей точки зрения, а с его точки зрения «государства нихринашечки не помогает уменьшению роста преступности».
К магическим существам относится так же, как к собственной шишуге. Не особо благосклонно, но ядом не кормит. Особо политически активных предпочел бы депортировать или изолировать от общества. Желательно, истребить. Но об этих своих взглядах распространяется крайне редко.
К магглам и магглорожденным относится с большим подозрением, опаской и долей агрессии.
ИГРОВЫЕ АМБИЦИИ
Во имя нереализованного потенциала зельеоборота в поттериане, буду упарываться сюжетными ветками про зельетрафик и хит-визардский произвол (чего и всем желаю). Магическая версия ментов с НТВ, это ко мне (я ваш мэджик майор Котов). Экшн, агрессивное нытье, слезы-сопли, лулзы и много крови (магической и нет).
СВЯЗЬ С ВАМИ: | УЧАСТИЕ В СЮЖЕТЕ: |
Сложно сказать, когда все началось. Точнее, когда все закончилось. Закончилась стабильность, закончился достаток, закончилась тихая и размеренная жизнь городка, погрязшего в алкоголе, грехах и легких деньгах. Люди здесь не читали ничего длиннее, чем тексты с агитационных листовок в поддержку действующего президента. Мозг у среднестатистического мужика отсюда работал только на то, чтобы щелкать клавиши машин, приклеивающих этикетки к бутылкам виски с пафосным названием Lambert Field, а в пятницу - поднимать за все тез же Ламбертов бокал другой этого же самого виски в дешевом местном баре, где собирались все, потому что пойти было больше некуда. Некуда и незачем, ведь выпивка стала здесь культом. Сорока градусам алкоголя поклонялись, восхваляли их на рекламных щитах при въезде в город, рассказывали всем в туристических буклетах, настоятельно рекомендуя посетить заводик местных предпринимателей.
«Кормильцы штата», - как-то раз в шутку сказал отец Сола, но Сол знал - в каждой шутке только доля шутки. Его отец откинулся где-то под Рождество. Сол его никогда не любил, но по старику пустил скупую слезу, чтобы порадовать окружающих тем, какой он хороший сын.
- Он так любил отца, - причитала все похороны миссис Жак. Если бы не она, никто бы и не заметил выражения деланной скорби на лице сына Лэйна. Но она сыграла для Сола хорошую службу. Все верили в то, какой он хороший человек, сын, проповедник и гражданин.
"Откинулся" Лэйн-старший при весьма странных обстоятельствах. Говорят, что в последний раз его видели в машине, едущей по трассе Е106, что вела из города к границе с Нью-Йорком. Ехал он в компании какой-то очередной девицы, с которыми и проводил все свои свободные деньки, коротая свою старческую развратную жизнь за встречами с путанами. Его нашли двадцать четвертого января. Как сказал шериф Конвелл, с перерезанным горлом и спущенной кровью. Но салон машины был чист, а не воротнике фермерской рубашки Лэйна-старшего не было ни единой капли крови. Полностью обескровленный труп.
Тогда местные немного посплетничали, поворчали, повздыхали и поохали по покойному, но довольно быстро инцидент забыли. Зато через пару месяцев так и не раскрытое дело раскрыло себя само. По всему городу, по всему штату и по всей стране одно за другим прошли сообщения о том, что мир не такой, каким мы привыкли его видеть. Кто-то был не готов. Кто-то сошел с ума. Кого-то убили. Кто-то стал убивать сам.Так все и закончилось.
Или все же началось? Сол задумывался над этим вопросом не раз и не два. Он думал об этом слишком много, но старался не говорить никому ни о своих сомнениях, ни о своих греховных мыслях.
«Они все отчаянно ищут то, во что можно было бы верить в эти темные времена», - сказал тогда пастор Смитт.
Старый мужчина с седыми волосами и веснушчатой старческой сморщенной кожей, он всегда ждал этого судного дня, дня апокалипсиса. Ходивший к нему на проповеди с раннего детства, Сол ждал его не меньше, чем пастор, потерявший рассудок. Только Смитту было не суждено дожить до того славного времени, когда его выросший воспитанник возьмет в свои руки четки и пистолет. Четки – для веры, пистолет – для усиления этой самой веры.Лэйн так верил в свою идею, что позволил другим поверить в нее ничуть не слабее, чем он сам. Он позволил людям пойти за ним. Позволил разбить дьявольские оковы, сжечь символ этого самого дьявола, который захватил их городок алкогольным дурманом.
- Ламберт приедет в город, - пообещал ему шериф Конвелл, который стал его правой рукой с тех самых пор, как вышел манифест об импичменте действующей власти. – Он приедет, чтобы посмотреть, что стало с этим местом. Там мы его и возьмем.
Возьмем.
Это слово Лэйн перебирал на языке при свете дня, а по ночам во сне ему уже стали приходить сновидения с его личным созданным раем на земле (раем, для него и его подчиненных, разумеется), каждый день он ждал, когда на остывшее пепелище заглянет агнец, чтобы начать жертвоприношение.
- Если до нас доберется национальная гвардия? – спрашивал со страхом каждый раз сын Смитта, двадцатилетний Рик, что был не умнее большинства сторонников Лэйна, но злее их всех вместе взятых.
- Молись, чтобы добрались они, а не эти чертовы кровопийцы, - неизменно отвечал Конвелл, за что Лэйн ему благодарно кивал головой.
Конвелл знал все байки и все способы убеждения Лэйна, потому что они вдвоем захватывали доверие тех, кто не желал расставаться с иллюзиями о сытой и пьяной жизни. Они говорили одно и то же, они проповедовали как единое целое, они были верны своему делу, но только Конвелл был слишком фанатично предан идее Лэйна о культе людей, поэтому не замечал очевидного, в отличие от Сола, - рано или поздно им придется отступать, потому что силы будут на стороне мертвых, как бы им не хотелось верить в обратное.Конвелл оказался прав: машина Ламберта была уже к полудню вторника у проходной. Припаркованная в гордом одиночестве.
«Он приехал один?» - этот вопрос обеспокоил Лэйна. – «Он идиот? Или рисковый парень? Или мы явно не знаем ничего о том, как эти твари могут маскироваться»
Люди Лэйна боялись – Сол чувствовал их страх и понимал головой, почему. Но его рациональное мышление перебивалось той химией в мозгу, которая заставляла его ноздри раздуваться от частого дыхания, а зрачки становиться больше. Он ощущал себя как тогда, в далеком детстве, когда отец, помогая ему удержать ружье, учил стрелять по белкам. Только это чувство контроля и делало его живым. Только это скорое предчувствие чужой крови, запаха пороха и далее спокойствия и тишины – только это и делало его настоящим Солом Лэйном, ведь теперь можно было убивать. Убивать законно и во имя благого дела.
«Интересно, тварь, насколько ты разумно себя поведешь. Хотя ты всегда успешно маскировался. Майкл. Майки. Милый мужик, живущий на отшибе, чтобы никому не доставлять хлопот. Моя мать говорила, что не помнила, когда ты появился здесь. Да и мой отец. Но у тебя отличная наследственность. Так говорили они и восхищались тобой. А ты просто дьявол во плоти. Один из этих мерзких демонов, которые выползли из могил, хотя давно должны лежать с пулей во лбу под землей и гнить»
Лэйн сделал шаг. Второй. Треснувшие балки, обтянутые паутиной из сажи и строительной грязи, под его ногами заскрипели и затрещали. Он сделал шаг в сторону. Движения стали тише. Единственное, что он видел была фигура крепкого мужчины, стоявшего посреди пустого упаковочного зала и смотревшего на обгоревшие черные стены того, что осталось от его фамильной гордости.
«Скоро от тебя самого не останется ничего большего, Ламберт», - подумал Лэйн и улыбнулся, уже не стесняясь своих громких шагов, на которые мужчина даже не обернулся.
Он стоял спиной к Лэйну. Несколько вооруженных людей вышли перед ним, и только это заставило Майкла Ламберта оторвать глаза от чернеющих сводов. В воздухе стоял запах гари, пыли и чего-то химического. Сол взвел курок.
- Здравствуй, Майкл, - голос проповедника звучал спокойно и даже дружелюбно. – Мы пришли поговорить с тобой. Знаю, верно, не лучшее время для светских бесед, но, боюсь, у тебя нет выбора. Ты один? Это странно. Я думал, что у такого человека должно быть полно друзей.
Отредактировано Alph Kamsky (2018-09-25 17:11:27)
х3 
х1 
х2
